Сад сломленных душ
Шрифт:
Я прижал ладони ко лбу, пытаясь избавиться от боли.
Иногда мне это удавалось, но порой, несмотря на все прилагаемые мною усилия, ничего не помогало.
Мать бесшумно скользнула к пианино и умоляющим жестом протянула ко мне руку.
– Сыграй для меня, пожалуйста. Сыграй для нее. Возможно, сегодня вечером твоя скрипачка тебе ответит…
Мать была права: в такие моменты только музыка могла меня успокоить. Я покорно подошел к роялю и сел на стоящую перед ним табуретку с круглым сиденьем, обитым красным бархатом. Дрожащими пальцами открыл крышку и прикоснулся к черным и белым клавишам, вызывавшим у
Я закрыл глаза, силясь избавиться от этого чудовищного видения, и стал тихо играть небольшой отрывок, единственный, что мне удалось сочинить. Не прекращая играть, почти шепотом и немного хрипло спросил:
– Почему вы так уверены, что это женщина?
Не знаю по какой причине, но я тоже не сомневался, что это женщина. Порой по вечерам мне даже казалось, что в моей комнате материализуется эта девушка, и ее лишенное четких черт лицо напоминало мне о собственных страданиях.
– Эмоции, Верлен. Чувствительность, с которой эта скрипачка заставляет свой инструмент петь, не характерна для мужчины, уж поверь.
Я машинально кивнул, хотя столь отвлеченные доводы казались мне неубедительными. Тем не менее я позволил уверенности захватить меня, и мои движения стали четче, музыкальные переливы постепенно замедлили разраставшуюся в моем теле тьму.
При этом я прекрасно отдавал себе отчет в том, что являюсь посредственным музыкантом, и смирился с этим фактом, как и со всем остальным. Я знал, что и в этой области моя своеобразная природа делает меня ущербным. Еще несколько лет назад профессора Академии постановили: моя игра лишена жизни и души, в ней нет чувств, тонкости и таланта. Впрочем, отец разделял их мнение и не упускал случая напомнить мне об этом, когда у него возникало желание наставить меня на путь истинный.
Однако я до сих пор не сдался и хранил этот старый рояль – бесполезная старинная рухлядь, которую я нашел в глубине одного из дворцовых подвалов – и осмеливался играть на нем лишь изредка, по ночам, когда все вокруг спали.
Не переставая перебирать пальцами клавиши, я бросил взгляд в открытое окно и вгляделся в ночной мрак. В небе висела круглая луна, испуская болезненный и печальный свет, затененный несущим смерть туманом – токсическими, болезнетворными испарениями.
Наверное, сегодня мне так и не ответят…
– Медное небо без малейшего проблеска света, – тихо процитировал я любимого поэта отца, которому был обязан своим именем. – Кажется, будто луна живет и умирает… [1]
Мать улыбнулась мне, и ее улыбка была нежной и печальной одновременно. Затем ее образ померк, стал прозрачным, очертания фигуры сделались расплывчатыми. Наконец она исчезла, истаяла, словно призрак, унесенный порывом ветра.
Таким образом она прощалась со мной.
1
Отрывок из сборника «Забытые ариетты» Поля Верлена.
Глава 3
Верлен
Вдалеке послышалось жалобное пение скрипки, и я выпрямился, напряг слух, чтобы уловить малейшие оттенки. Я заиграл быстрее, яростно ударяя по клавишам – мне вдруг
Вдруг все остальное стало неважным, остался только наш с невидимой скрипачкой разговор, который мы вели без слов… И я ощутил едва уловимое облегчение, обжигавший меня яд с каждым моим вздохом терял силу.
Похоже, сегодня ночью что-то изменилось (и я оказался к этому не готов), потому что безликая скрипачка отступила от наших привычных нот и пошла по дороге, отличной от моей, стала по-своему интерпретировать мое произведение. Ее версия оказалась пронзительнее и, бесспорно, прекраснее. Тогда я с радостью позволил ей вести и попытался подыгрывать, поддержав новое дыхание, предложенное ею для моей скромной музыки.
Исполняя эту импровизацию, мы так гармонично сыгрались, по очереди подхватывая измененную мелодию, так увлеклись, что в какой-то момент стало невозможно определить, кто из нас ведет за собой другого…
Вдруг у меня в голове настойчиво прозвучал тревожный звоночек, и мне пришлось резко оборвать игру.
Я почувствовал позади чье-то враждебное присутствие и едва успел убрать руки от клавиш, как деревянная крышка рояля с грохотом захлопнулась, слегка задев кончики моих пальцев.
– Когда ты наконец оставишь эту свою зловредную привычку мучить наши уши, получеловек? Некоторые здесь хотели бы иметь возможность отдохнуть, не слыша твоих жалких, тошнотворных потуг.
Я стиснул зубы, раздраженный тем, что пришлось прервать приятное общение с невидимой, полной жизни собеседницей-скрипачкой, кем бы она ни была – нам так редко удавалось вместе поиграть. Затем, не поворачиваясь к ночному визитеру, ответил:
– Не знал, что ты и твоя армия уже вернулись. Я безмерно счастлив, что ты возвратился живым и здоровым, Гефест. Смотри-ка, твое задание выполнено молниеносно, наверное, было намного проще, чем ожидалось. Полагаю, мятежники Ашерона разбежались кто куда, дрожа от ужаса, стоило им только услышать твое имя.
– Очень смешно, недоносок, честное слово. Давай же посмеемся над всеми погибшими в этой битве, в самом деле, это весьма забавно. Ты, как обычно, считаешь себя остроумным, но по своему обыкновению каждым своим словом обнаруживаешь лакуны [2] в своем примитивном умишке и демонстрируешь свою грубую природу. Однажды я вырву твой змеиный язык, с которого непрестанно капает яд.
На этот раз я круто повернулся на табурете и приглашающе развел руки в стороны.
2
Промежуток, пустое пространство, отверстие. Чаще всего употребляется для обозначения провалов в памяти или в сознании.
– Так зачем же ждать?
Раз Гефест так хочет со мной разобраться, я дам ему такую возможность. Времена, когда я страшился его ярости, давно миновали, и больше старший брат не вызывал у меня благоговейного ужаса. Ни он сам, ни его непомерная злоба, которую он обрушил на меня с самого первого дня моего появления во дворце.
Стоявший на пороге моей комнаты Гефест скривил губы в презрительной улыбке, скрестил руки на груди и, прислонившись к приоткрытой створке, смерил меня насмешливым взглядом.