Сад.Притча
Шрифт:
И я действительно сердцем почувствовал ошибочность той мысли, которой чуть было не позволил утвердиться в своем уме. Гробовая тишина повисла после такой бури эмоций обыкновенно столь сдержанного и немногословного наставника. Некоторое время было слышно, как он пытается выровнять дыхание. Наконец он взял себя в руки и продолжил:
– Возможно, ты теперь спросишь меня, в чем же причина того, что подавляющее большинство живых существ так цепляется за идеи, касающиеся их мира и их жизни, которые столь очевидно ошибочны, вредны и разрушительны для нашего всеобщего счастья. Что же заставляет людей, должен спросить ты, питать все эти помыслы, которые столь очевидно и столь эффективно разрушают именно то самое счастье, ради которого предпринимаются все
Я боялся пошевелиться, опасаясь, что Учитель Гунапрабха не захочет продолжать разговор, а мои вопросы так и останутся безответными. Он продолжал сидеть, опустив взор, и отсчитывал на четках какую-то неизвестную мне молитву. Внезапно он снова взглянул на меня своими огромными круглыми глазами и сказал:
– Спрашивай.
Я собрался с духом и продолжил с того места, где вспышка его гнева прервала ход моих мыслей.
– Вы так много говорили о семенах-отпечатках, посеянных в моем уме моими же прошлыми действиями и мыслями, вы убедительно продемонстрировали, как они могут влиять на мое личное восприятие.
Но вы также все время намекали на то, что они создают весь мой мир в целом. Объясните мне, имеете ли вы в виду также и внешний физический мир, среду нашего обитания? Неужели эти отпечатки так сильны, что могут определять те элементы нашего физического мира, которые являются причиной нашего страдания?
– Назови такое страдание, и мы посмотрим, - удостоил меня ответом наставник.
– Как-то раз я путешествовал на Восток, - начал я свой рассказ, - и посетил две очень похожие и вместе с тем не похожие друг на друга страны. Они расположены на одной параллели, имеют практически одинаковый климат - им поровну достается дождей и солнечного света, - почву и рельеф. Я видел, что в обеих странах выращивают одну и ту же зерновую культуру, не помню сейчас уже какую, порой даже из одних и тех же семян. И все же когда она, пусть это будет кукуруза, вырастает в первой стране, то мука, в которую ее перемалывают, похоже, совсем непитательна, к тому же она низкого качества, всегда какая-то грязная, а люди, которые ее едят, остаются тощими и выглядят изможденными, иногда они даже заболевают от такой скудной и некачественной пищи. А в соседней стране мука получается здоровой и сытной, население выглядит упитанным и пышет здоровьем. Помню, что и одни и те же лекарства действуют там по-разному; в первой стране они не лечат - скорее калечат, а то бывает, что еще и убивают; во второй же любой препарат действует в точности так, как написано в инструкции по его применению: и лечит, как надо, и побочных эффектов не вызывает.
Откуда ж такое различие, в чем провинился народ целой страны?
Причина опять-таки в лишении жизни. Люди первой страны в прошлом убивали живых существ, а их счастливые соседи этого не делали.
– Я ненадолго задумался и продолжил: - Все, что говорилось до этого момента о действиях и тех кармических следах, которые они оставляют, создало у меня впечатление, что мы несем персональную ответственность за те семена, которым мы позволили попасть в почву нашего ума. В результате я пришел к выводу, что отпечаток может быть оставлен только в единичном уме. А теперь вы говорите о самом мире, о мире как таковом, об окружающей среде, в которой вместе живет великое множество людей. Уж не намекаете ли вы на то, что один огромный отпечаток может разделить большая группа людей?
– Они разделяют не отпечаток, - сказал Гунапрабха задумчиво, как бы признавая важность моего вопроса.
– Скорее дело в том, что эта группа
– Значит, если две страны станут воевать, - продолжил я, - и если солдаты этих стран перебьют друг друга, то каждый гражданин любой из этих стран, который активно поддерживал эту бойню, посеет в своем уме индивидуальный отпечаток от совершения убийства.
– Верно, - ответил монах.
– Каждый, кто поддерживает такие действия, даже отсиживаясь в глубоком тылу, получает такой же четкий и глубокий отпечаток от совершения убийства, как и тот, кто спускал курок на передовой. Коллективная карма, чего же ты хочешь.
Это мгновенно навело меня на новую мысль, и я спросил в волнении:
– Значит, даже если какой-то стране угрожает другая, даже если войска подходят к ее границам, чтобы уничтожить мирных жителей, и эта страна наносит превентивный удар, убивая солдат приближающейся вражеской армии, чтобы спасти своих граждан, то каждый гражданин все равно получает в своем уме след от совершения убийства.
– Ну да, - ответил наставник и пристально посмотрел на меня. Его большие круглые глаза стали такими огромными, что лоб почти исчез.
Я и сам чувствовал, что мои мысли стали на вес золота, и, ободренный, продолжал:
– А ведь отпечатки этих актов убийства в будущем заставят этих граждан испытать серьезную угрозу их жизни, скажем…
– Скажем, наступление на их страну вражеской армии, - подхватил он со страдальческой улыбкой.
– Итак, можно сказать, - заторопился я, чтобы не упустить свою мысль, - что сама эта вражеская армия, которая угрожает стране, была создана мировыми отпечатками, созревшими в уме граждан этой страны, а посеяны были эти отпечатки в прошлом, когда они коллективно совершили акт убийства. Так?
– Все так.
Солнце великого озарения взошло в моем уме.
– А значит, мы также можем сказать, что когда нация отвечает на угрозу убийства убийством, то на самом деле снова создает ту же самую угрозу, которая обязательно вернется к ней в будущем!
Он с ликованием посмотрел на меня, театрально запрокинув голову назад, как композитор, только что закончивший дирижировать величественной симфонией.
– Получается, - заключил я, - что естественная реакция на неприятные события и подробности нашей жизни есть в действительности именно то самое действие, которое непременно заставит нас снова пережить точно такое же неприятное событие. Весь мир есть один большой вечный двигатель - цикл непрекращающегося страдания, неиссякаемым топливом которого служит наше неведение, поскольку мы неизменно отвечаем другим злом на то зло, которое они делают нам!
Гунапрабха выглядел одновременно и торжествующим при виде моего постижения, и полностью убитым печальной истиной, к открытию которой меня подвел. Мы помолчали.
– Да, но когда это все началось?
– снова спросил я.
– Кто первым отнял жизнь и этим подверг свою жизнь опасности, избежать которой он мог, только снова и снова убивая и этим создавая для себя все новую и новую угрозу?
– А почему обязательно должно быть начало?
– задал он мне вопрос, кажущаяся простота которого - как я понял позднее, нередко в своей жизни возвращаясь к его обдумыванию, - делала его самым трудным из всех вопросов вообще.