Сад
Шрифт:
— Детдомовцы это!
— Трижды, значит, гад!
И кулаком в челюсть. Мирон — в ответ. А беседа продолжается, только на крике, вот-вот голос сорвется.
— Да не мне доски, им, детдому!
— Детдому?! — остановил в размахе кулак плотогон.
— Еще зиму не выжить нам. Померзнут дети! Перемрут! Крыша течет! Стены погнили! В одежде спали! Переболели все! Еле выжили!
— Что ты кричишь? — сказал плотогон. — Не глухой.
И впрямь — вокруг стояла тишина.
— С меня шкуру снимут, — сказал
Он обернулся к своим товарищам.
Мирон тяжело дышал.
Один из плотогонов, малорослый мужичок, без надежды спросил:
— Ивана Голикова нет среди вас? А, хлопцы?
— Нет, Голикова нет, — ответил Мирон.
— Брат семью растерял в сорок первом… Где найдешь?
Высокий плотогон обратился к старшему:
— Никита, откуда нам знать, кто покрал? Старшин опустил голову и слабо махнул рукой:
— Что взяли, то ваше. А больше не-е. Идите с богом!
Сидор сидел в своей хате за столом, застеленным клеенкой, и старательно запечатывал письмо. Потом он, высунув от усердия язык, выводил корявыми буквами адрес: «Начальнику милиции…» Кончив писать, вздохнул и стеснительно посмотрел в пустой угол:
— Прости меня, господи… Хорошую женщину спасаю от губителя.
Бабка долго разворачивала тряпицу, Мирон терпеливо ждал. В тряпице оказались ржавые гвозди.
— Вот, милок, — сказала бабка. — Еще от моего человека остались.
Мирон бережно взял гвозди.
— Спасибо тебе большое, бабушка.
— Не торопись, шустрый какой, — проворчала старуха и, обернувшись, крикнула: — Нинка! Куда ты запропастилась?
Девчонка волокла метровую доску, из которой торчали гвозди. Бабка взяла доску и передала Мирону.
— Ты их повыдергивай. Пригодятся в твоем хозяйстве.
Шла великая детдомовская стройка. Ребята постарше стеклили окна, крыли крышу. Им помогали деревенские мужики, в основном инвалиды да старики. Бабы, ребячья мелюзга и девчонки корчевали пни. Окопают вокруг, зацепят канатом и всем миром тянут. Как вывернут, ор стоит до неба!
Оживленная Ольга Ивановна со своими девчонками тоже помогает корчевать пни. Мирон идет с бумажкой в руке к Сидору, а тот возле склада метелкой водит.
— Порядок навожу на складе, — тут же доложил он Мирону с достоинством.
— Держи, — дал ему Мирон бумагу. — Привезешь саженцы.
— Подмогу дай.
— Крук, Буцевич, Попов! — крикнул Мирон и молча ждал, пока к нему подошли трое детдомовцев. — Поедете с ним… Машина возле правления.
И пошел от них.
Увидел Якуба, подходившего к детдому, поспешил к нему.
— Помогать пришел?
А тот глаза отвел.
— Черт! — ругнулся. — О, дела!
— Что такое? Машину не дашь?
— В районе
И протянул повестку.
— К Петровичу беги, — от души посоветовал Якуб.
Рядом оказалась Ольга Ивановна, со страхом смотрела па повестку.
— Да это за доски, — пояснил Якуб Ольге Ивановне. — Донесла какая-то сволочь! Могут припаять… Время строгое…
Мирон повернул голову и долго смотрел на Сидора. Тот отвернулся и продолжал мести подметенный пятачок.
— Я тебе что сказал?! — вскричал Мирон.
— А? — вскинулся Сидор.
— Поезжай в лесхоз.
Мирон посмотрел на Якуба. Тот снова отвел глаза. Мирон улыбнулся Ольге Ивановне:
— Останетесь за меня.
Мирон стоял навытяжку, но в глазах робости не было. А Игнатий Петрович ходил перед ним и бросал тяжелые слова:
— Пойдешь ты у меня тот лес рубить! Не погляжу, что рядом под пулями ходил. Топор в руки, пилу в зубы. И дух за спиной с винтовкой стоять будет. Партизан! Ты мне эти партизанские замашки…
И кулаком потряс, так был взвинчен. Взъерошил волосы, провел по лицу пятерней, спросил другим тоном:
— Сколько хоть взял? На крышу хватило?
— И на летнюю столовку…
— О, грабитель! Пристроил на место?
— К вечеру все доски будут на месте.
— Ну, слава богу…
Он подошел, остановился в метре, проговорил чуть не со стоном:
— Да нельзя же так!
— А как, Игнатий Петрович?
— Как, как — заладил, — Игнатий Петрович отошел, постоял у окна, сутулясь. — Поезжай назад, Мирон.
— Ас этим? — показал на повестку.
— Выпишем доски задним числом. Может, выйдет что… А нет, пеняй на себя.
Он вздохнул:
— То, что крышу покрыл, — это хорошо. — И вдруг резко повернулся, крикнул в ярости: — Да прогони ты гниду, стукача!
Мирон спрыгнул с попутной машины, благодарно махнул рукой и сошел с асфальта на проселочную дорогу.
Шел один, вокруг поле да лес, выше — небо. Шел да насвистывал песенку. Вдруг приметил — идет навстречу женщина. И очень вроде знакомая. Прибавил шаг. Разглядел — Ольга Ивановна.
И она увидела его, побежала было, да снова пошла шагом.
Шли навстречу, сошлись, остановились.
— Вы куда? — спросил Мирон.
— К вам, — ответила она.
Стояли, смотрели друг на друга, потом с коротким всхлипом Ольга Ивановна бросилась к нему, обняла, прижалась.
Он стоял, растерянно растопырив руки, осторожно обнял.
— Испугалась за вас…
Он прижал ее к себе. Радость и мука были на его лице.
— Пошла выручать, — засмеялась она. — А куда?
Он целовал ее.
— Ты не думай, что я трусиха. Их пытали при мне. Это ж были друзья по школе, по комсомолу… Я с ними росла.