Сад
Шрифт:
Линней в ладу с этим миром. В уединении он ищет некое важное место в еще не законченной работе, просто чтобы под этим предлогом перелистать всю рукопись. Недовольно ворчит по адресу письменных принадлежностей. Расхаживает по комнате, сердится. Барабанит пальцами по конторке. Бросается на кровать, бурчит.
Все это — привычные уловки. На самом деле он доволен. Нередко ему достаточно ненадолго задержаться у кабинетных витрин, посмотреть на посудины за стеклом — и он сразу чувствует умиротворение.
Но сегодня этого мало. Внутри ворочается тревога.
Он идет в инструментальную, к окну, что выходит
Там ходит садовник, взад и вперед, вдоль и поперек. Вроде как произвольно. Иногда падает. Но сразу встает. Стремится вперед, словно наперекор встречному ветру. Шагает уверенно, твердо, затем вдруг пошатывается и падает навзничь или меняет направление и идет дальше.
Линней за стеклом гримасничает, машет руками, пробует привлечь внимание садовника криком «эй!». Ему хочется, чтобы садовник бросил свое занятие, передохнул, что ли, разулся, позаботился о подошвах и пальцах. Но садовник не унимается.
Вечные, вечные его движения! — думает Линней.
Теперь это церемония или представление, словно в зале.
Первая фигура: le pantalon. Затем I’'et`e. Третья фигура: la poule. Следом la pastourelle. И, наконец, пятая фигура: le final [1] .
1
Автор называет фигуры контрданса. Здесь и далее примеч. пер.
Линней находит это красивым. В заключение не мешало бы поаплодировать. Но садовник уже танцует что-то другое. Линней, стоя у окна, наблюдает странный балет, весьма беззастенчиво.
Окно грязное. Его, конечно, не так давно мыли. Но после ополаскивания грязь осталась и засохла волнистыми разводами. Неожиданно замысловатыми. Линней разглядывает их. А когда опять смотрит наружу — садовника нет, исчез.
Арктедий начал с того, что привел в порядок собственное имя. Дома его звали Петтером, хотя крестили Петром. Сам он предпочитает вариант Петер. А фамилию упростил сначала до «Артедий», потом — до «Артеди». Итак, Петер Артеди.
Затем он с гордостью перечислил препарированных и описанных им рыб.
— Макрель, судак, лещ. Окунь, жерех, камбала. Летучая рыба, хариус, язь. Головач, уклейка, скор- пена.
Линней — другу:
— Не все объекты твоей любимой науки водятся в Фирисоне. Они рассеяны по всему свету. Ты здесь не останешься.
— Останусь, — объявил Артеди.
Линней подавал прошение о должности в Уппсальском ботаническом саду. Уверенный в своей высочайшей квалификации, он рассчитывал получить место. Но не получил. Рудбек [2] взял другого, и Линней, возмущенный, отправился к нему за объяснениями.
2
Рудбек
— Конечно. Ты бы лучше всех проследил, чтобы Черный ручей тек как следует. Конечно, я вижу, что ты сердишься. Ты вправду лучше всех. Но заниматься этим не будешь. Держись подальше от Уппсальского сада. Он не для тебя. Тебе незачем делать грубую работу.
Линней:
— Творение давно закончилось, жизнь продолжается такою, какой была дана. Видов в наши дни ровно столько же, сколько их существовало испбкон веков. Стало быть, если жизнь продолжается такою в каждом поколении, то и индивиды остаются неизменными, всяк в рамках своего вида.
— Возьми эти вот грабли, — говорит Линнею садовник.
Линней пытается их взять.
— Не так, — говорит садовник.
Он подразумевает: возьми их, возьми как идею, подумай о них.
Но Линней не может думать о граблях как об идее. Существует великое множество грабель, причем самых разных. С полной определенностью надлежит думать о конкретного вида гряблях, у которых, к примеру, особая форма.
Садовник пристально смотрит на Линнея, говорит, что речь как раз об этих вот граблях, каковые должно воспринимать как вполне определенные грабли вполне определенного вида.
Линней говорит, что думает об этих граблях.
Садовник спрашивает, вполне ли он в этом уверен.
Линней утвердительно кивает.
Садовник велит ему взять грабли, да-да, по-настоящему взять в руки и начать грести.
Линней берет грабли, сгребает с дорожки несколько листьев и соломинок. Ужас сколько тут листьев и соломы, думает он.
Садовник спрашивает, продолжает ли Линней за работой думать о граблях. Линней отвечает, что не выходит. Ведь он должен грести.
— Вот тебе и разница.
— Какая такая разница? — спрашивает Линней.
— А та самая, — отвечает садовник.
Открытое место, простор. Дождь, нарастающий холод. Линней сидит за простым деревянным столом. Уппсальские студенты выстроились в очередь, каждый с камнем в руке. Подходят один за другим. Первым — Хёфлинг:
— Откуда этот камень?
Линней:
— Из топкого болота. Из мхов. Из таких-то краев.
Теперь Хультстедт:
— А из каких мест этот?
— Из таких-то. Моренные отложения.
Студенты молчат, с благостными лицами. Урелль:
— Где я взял камень?
Линней знает:
— Вот там-то. Жженая известь.
Каждый день они задают ему вопросы, и по выговору он слышит, откуда они родом. Скуттунге. Вес- терлёса. Левене. Норрбю, Нижний Норрбю.
Теперь Фугт:
— А этот?
Линней знает:
— Оттуда-то. Песчаный грунт.
По местности он заключает о происхождении камней. Его счастье. И его беда, его тоска по всему, что не есть камень и местность. По родным, по брату и сестрам в Смоланде.