Сад

Флорин Магнус

— Вот, — говорит он студентам, — вот здесь выходит наружу скальная порода. Потрогайте. Понюхайте. Слюдяной сланец, диорит, порфир.

Рыб старики поделили по местам обитания: болотно-прудовые, озерные, речные, морские.

Однако ж Артеди заложил основу классификации. Камбалообразных — в зависимости от наличия или отсутствия колючек в спинном плавнике — поделил на Malacopterygii, мягкоперых, и Acanthoptetygii, колючеперых.

Линней, в разговоре с Артеди, заметил:

— Полезность этого скоро поймет любой ихтиолог.

Рудбек

вместе с Линнеем поднялся вверх подлинной лестнице.

— Ты станешь ректором, магистром, президентом Академии.

Линнея провели в кабинет тщательно сберегаемых природных экспонатов.

Рудбек показывает и рассказывает:

— Кремневый нож; как полагают, он служил для обрезания. Камень, закопченный от природы. Нос меч-рыбы. Зуб морской коровы. Церера, выгравированная на рисовом зернышке. Самшитовая китайская печать. Чучело крокодильего детеныша. Камень, похожий на птичью голову, лапландцы поклоняются ему как идолу. Уродливая ночная фиалка со сросшимися стеблями. Цыпленок о четырех ногах. Зуб, найденный в Ерлосе, в одном из захоронений; он считается лосиным, однако ж на самом деле это, несомненно, великаний зуб из черепа подлинного великана, что хранится в ерлосской церкви… — Руд- бек обо всём: — Ну вот, видишь?

На обратном пути Рудбек и Линней задержались посреди лестницы из тесаного камня, в котором заключены сотни окаменелостей.

— Понимаешь? Мы многого от тебя ожидаем.

Камни. Студенты не уходят. Нудный холодный дождь, но они не хотят оставлять Линнея. Пусть покажет им что-нибудь, что-нибудь еще.

Он говорит:

— Камни растут.

Линней в лучезарном расположении духа. Спускается из своей комнаты в сад — потолковать с садовником.

— Садовник, — говорит Линней, — ты все понял превратно. Действовал одним способом, а надо бы другим. Землю копал неправильно, дорожки расчищал граблями не в ту сторону, лопату держал неправильно. Но ты не хмурься, не плачь, не ругай себя. Я покажу тебе, как все исправить. Сперва покажу, как неправильно ты все делал, а потом ты увидишь, как надо было действовать и как в итоге все исправить.

Но в руке у садовника музыкальный инструмент. Возник невесть откуда, вот только что его не было,

Линней готов поклясться, а сейчас он в руке у садовника. И вдруг в руке у Линнея.

Он крутит инструмент так и этак. С виду неказистый. Человеку, незнакомому с этой деревянной штуковиной, в голову не придет, что из нее можно извлечь музыку. Линней крутит-вертит ее, находит весьма приятной.

— Садовник, — говорит он, — твой инструмент — сущее загляденье, я завидую всем, кто умеет на нем играть. Зато я умею читать нотное письмо, понимаю его.

Он пытается отдать инструмент садовнику.

Но садовника рядом нет, он где-то в другом месте сада, инструмент при нем, и Линней слышит, как он играет. Пробует перекричать его. Кричит сам себе, обнаруживает, что кричит собственное имя, и конфузится — этого он не хотел. Музыка слышится то здесь, тотам, порой вдали, порой поблизости, но у Линнея что-то с глазами.

Он

все еще держит в руке садовников инструмент, все еще пытается вернуть его. Кладет на садовую дорожку, параллельно бороздкам от грабель, вот так, аккуратно, ничего не разрушая, вот так.

Линней:

— К сотворенному ничего не прибавлялось и не прибавляется. Все живет по однажды созданному замыслу. Разве тут что отнимешь?

В разговоре с Линнеем Артеди обрушился на манеру давать рыбам имена животных, называть акулу лисицей или кошкой, а окуня — зеброй.

— Рыбы не должны быть для нас отражениями сухопутных животных. У них свое царство.

— Ты прав, — ответил Линней.

И подумал: он уже далеко отсюда.

Он может сделать так, говорит ребятишкам садовник, что они будут недвижно стоять на месте, словно гора, и для этого им нужно лишь одной рукой крепко держаться за палец на ноге.

Ребятишки не верят, и он предлагает кому-нибудь из них попробовать. Вперед выходит Андерс. Садовник подводит его к дереву, велит одной рукой обнять ствол, а потом ухватиться щепотью за палец на ноге.

— Ну вот, ты недвижим. Не можешь сдвинуться с места, если не отпустишь палец.

Линней видит, как дети смеются над затеей садовника. Ему всё надо видеть.

Раннее утро, 28 января. Именины Карла. Речка Севьяон оскудела, обмелела подо льдом в нынешнем январе, когда свиристели собираются в зарослях рябины и их легко подстрелить из дробовика.

Перепуганное зверье бросается наутек. Лошади, и те робеют.

Линней не спит, выходит из дома, идет в свою рощу. Развешивает — попарно — кунгсхольмские колокольцы из зеленого стекла на ветках дуба, вяза ясеня, чтобы слышать, как они звенят на ветру. Эоловы кубки, стеклянные эоловы арфы. Правда, нынче утром ветра нет, колокольцы неподвижны.

Один оставлен про запас. Он наливает в него вино, до краев, и пьет, празднуя именины.

Линней студентам:

— Тот, кто исследовал природу насекомых, знает, что так называемый метаморфоз вовсе не превращение, а просто сбрасывание оболочки.

Артеди владел острым секатором логики. Инструментом, которым садовник не располагает.

Линней различает царство растений и царство животных. Но говорит, что есть еще и третье. Царство камней. У себя в саду, среди растений и животных, он надумал возвести кольцо из камней. И оттого велит садовнику выровнять площадку под каменную ограду.

Садовник отвечает: ему, мол, известно, что по предписанию властей должно строить каменные ограды.

Линней говорит, что предписания тут ни при чем, просто ему нужна в саду каменная ограда.

Садовник молчит. Смотрит в землю. Смотрит в поля.

Линней говорит, что его каменную ограду надо построить не вокруг сада, а в саду.

Садовник спрашивает, видел ли Линней каменную ограду у Бильке в Лёвсте. Ту, что построена позапрошлой осенью. А нынче уже развалилась.