Садовник

Кортес Родриго

Он совершенно точно знал, что в доме Эсперанса он теперь заменит своего отца, а значит, в этом саду он — главный. Кроме того, хотя мальчик так и не разобрался в смысле слова «попечительство», он прекрасно понял, что благодаря усилиям сеньоры Тересы ни полиция, никто другой помешать его работе в саду не смогут.

Но было и еще одно, что он осознал: Энрике Гонсалес позволил увести себя в неизвестность, а отец утонул в спирте только потому, что такова воля Всевышнего, и только затем, чтобы он, Себастьян, мог выполнить указанное господом и ведомое лишь Ему предназначение.

Никогда еще бог не стоял так близко к Себастьяну,

как сейчас.

Часть II

Безумный май 1931 года оказался переломным не только для Себастьяна.

Для падре Франсиско пожар обернулся настоящей бедой. Приехавший из Мадрида представитель Рима расценил происшествие как чрезвычайное и, безусловно, нанесшее вред католической церкви. Впрочем, сведущие люди считали, что дело вовсе не в пожаре, — в ночь с 10 на 11 мая церкви, как по команде, горели по всей Испании, — основное влияние на решение Мадрида оказала маленькая, почти безвредная страстишка падре Франсиско к мальчикам. Вроде бы кто-то из учеников местной католической школы задал неуместный вопрос не тем людям и в неподходящее время. Как результат — падре мягко, но властно намекнули на нежелательность его дальнейшего пребывания в городе и возможность быстрого и безболезненного перевода в славный городок рангом пониже где-то в Стране Басков.

Понятно, что падре Франсиско переменам не обрадовался, ибо одно дело исповедовать малолетних сыновей безропотных поденщиков и погрязших в заботах о хлебе насущном арендаторов, и совсем другое — оказаться среди дерзких и непокорных басков…

Круто повернулась и судьба младшего сына полковника — Сесила Эсперанса. Хлопоты отца убедили начальство Военной академии закрыть глаза на проступок одного из своих курсантов, и Сесил вернулся к учебе. Но революция нанесла удар по самой академии.

Разумеется, генерал Франко сделал все, чтобы спасти академию: и сразу же после изгнания короля он собрал всех курсантов на плацу и недвусмысленно и ясно озвучил свою новую гражданскую позицию. Сесил был так взбешен этим выступлением директора академии, что запомнил все почти дословно.

«В Испании объявлена республика, — сухо констатировал генерал, — и обязанность каждого из нас — служить ей дисциплинированно и преданно, так, чтобы повсюду царил мир, и нация разрешила свои противоречия через естественные судебные канаты».

Впрочем, уже спустя неделю стало ясно, что генерал Франко рассыпался в заверениях о лояльности совершенно напрасно и академия обречена, да, похоже, и не только академия — вся армия. Новые власти отчаянно боялись этого рассадника реакционных идей, и офицеры уже поговаривали о готовящейся кадровой чистке и сокращении офицерского довольствия, а затем и всего корпуса офицеров как минимум вдвое.

Такие перспективы заставили Сесила серьезно задуматься, и через три недели бессонных ночей и ожесточенных споров с друзьями недоучившийся курсант Военной академии Сесил Эсперанса совершил, может быть, первый мужской поступок в своей жизни и 13 мая подал рапорт об отчислении.

Но дома оказалось не лучше. Рано утром 14 мая старому полковнику позвонил городской судья, который с прискорбием сообщил, что будет вынужден послать уважаемому Хуану Диего вызов на судебное слушание по поводу иска арендаторов. Еще через два часа старику доставили пакет с копией иска, а требования арендаторов о снижении

платы за пользование землей выходили за рамки всяких приличий. У сеньора Эсперанса снова поднялось кровяное давление; он слег и не сумел подняться, даже когда из Военной академии приехал Сесил.

Собственно, в тот момент всем было непросто. Алькальд пытался добиться взаимопонимания с выросшей как на дрожжах сектой анархистов. Лейтенант Санчес тратил время, составляя бесчисленные протоколы о побоях и поджогах. Арендаторы и батраки жадно ловили приходящие из столицы новости, напряженно ожидая, когда новая власть перестанет молоть языком и приступит к реальным реквизициям. И только Себастьян чувствовал себя как никогда хорошо.

Сразу после отпевания отца, едва пришедший по приглашению сеньоры Тересы врач снял с его рук шины, Себастьян еще раз обошел сад и еще раз отметил, как много здесь предстоит сделать. Но первоочередной задачей оставалось восстановление клумбы сеньоры Долорес.

Себастьян знал: количество роз на ее клумбе было как раз таким, как нужно, и на замещение их новыми потребуется столько же. Поэтому, не теряя ни секунды драгоценного весеннего времени, он тщательно перебрал все четыре кучи вырванных с корнем и уже успевших высохнуть колючих стеблей и с каждым взятым в руки растением клал в корзинку по одному камню. Затем он сунул в ту же корзинку один сухой стебелек, оставшуюся от прошлой партии цветов деревянную бирку с буквами и все отцовские деньги и с подводой выехал в Сарагосу. Спрыгнул с телеги возле первого же цветочного магазина, зашел и замер.

Такого разнообразия цветов, как здесь, он еще не видел никогда. Фиалки, лилии и нарциссы, ирисы и китайская гвоздика — здесь было все. И главное, здесь были розы… и какие!

Его тут же попытались выставить за дверь, но Себастьян Хосе молча откинул с корзинки тряпицу и показал рукой на лежащие поверх устилающих дно камней деньги.

Ошарашенный продавец сразу же начал без умолку тараторить и вытаскивать цветы из ваз, но Себастьян решительно покачал головой, вытащил из корзины высохшую розу и ткнул пальцем в комок спутавшихся корней.

— Так тебе живые нужны? — растерялся продавец.

Себастьян кивнул.

— И сколько?

Себастьян сдвинул деньги в сторону, набрал горсть камней, высыпал их обратно и поставил корзину на прилавок.

— Я сейчас, парень… — заморгал продавец. — Только хозяина позову.

Дальше все пошло как по маслу. Уяснив, что мальчишке нужны розы, причем столько, сколько камней в корзине, вышедший из подсобки хозяин тут же послал куда-то рослого посыльного, напоил Себастьяна терпкой коричневой водой и накормил сладким хлебом. А затем к магазину подъехала подвода, и через каких-нибудь два часа Себастьяну показывали розовую плантацию.

Она была огромна, больше всего сада семьи Эсперанса раза в три. Розовые, алые и пурпурные, белые, кремовые и карминно-красные; «Дамасская», «Галлика» и «Нуазет»… цветы шли ровными рядами чуть ли не до самого горизонта.

Себастьян присел, но тут же разочарованно поднялся и продемонстрировал хозяину пораженный оранжевой ржавчиной листок. Тот удивленно поднял брови, но тут же рассмеялся.

— А ты парень — не промах! Для кого покупаешь? Для господ?

Себастьян на секунду задумался, полез в карман и вытащил из корзинки деревянную бирку. Хозяин осторожно принял ее, прочитал фамилию заказчика и уважительно кивнул: