Сафари в Ла-Пасе
Шрифт:
– Она верит, что немец умер?
– Она говорит, что так все считают. Почему бы и ей не поверить в это?
Малко повторил адрес про себя, чтобы запомнить. Толстуха Хосефа выкопала откуда-то из-под тряпья сигарету, раскурила ее и воткнула в губы деревянной статуэтки, стоявшей за ее спиной. Сигарета каким-то чудом продолжала куриться.
Хосефа долго смотрела на нее, затем что-то сказала Лукресии. Та перевела:
– Это – бог везения. Она говорит, что тебе угрожает опасность. Пепел не белый...
Малко поблагодарил и потихоньку потянул Лукресию к выходу. Они
– Поедем к этому Искиердо, – предложил Малко. – А потом я приглашаю тебя вместе пообедать.
– Я должна зайти домой, – сказала Лукресия. – У отца больное сердце, и он волнуется, когда от меня нет вестей. Если хочешь, через час встретимся в кафе «Ла-Пас», на авеню Камачо, напротив твоего отеля. Именно там готовятся все революции.
Не доходя до университета, Лукресия свернула на улицу, круто поднимавшуюся в старый город, и Малко пошел дальше один. В отеле он попросил свой ключ и тотчас вздрогнул от неприятного голоса:
– Куда вы, к черту, провалились?
Оглянувшись, он оказался носом к носу с разъяренным Джеком Кэмбеллом, разодетым в эти его ужасные зеленые брюки до щиколоток.
Малко улыбнулся, придав лицу выражение ангельской невинности:
– Я хотел отдать последние почести несчастному Клаусу Хейнкелю.
Американец внимательно посмотрел ему в глаза, не зная, как реагировать. Поняв, что Малко не шутит, он взорвался:
– Какого черта вас туда понесло, хотел бы я знать?
Малко холодно и отчужденно взглянул на него. Гнев сотрудника ЦРУ выдавал его с головой.
– Я приехал сюда из-за некоего Клауса Хейнкеля, а я человек добросовестный...
– Ведь он же умер, черт бы вас подрал. Его труп опознан.
Джек Кэмбелл так орал, что на него стали оглядываться. Малко отвел американца к низенькому столику. И затем нанес ему оглушительный удар, заявив спокойнейшим голосом:
– Вот в этом-то я как раз не уверен...
– Вы что, рехнулись? – прорычал американец. – Говорю вам, он умер. Дело закрыто.
– Вы видели его труп? – миролюбиво спросил Малко.
– А вы что, не читали «Пресенсиа»? – злобно ответил Джек Кэмбелл.
– Журналист, автор статьи, тоже не видел трупа...
Я его спрашивал. Почему вы так настаиваете на том, что Клаус Хейнкель мертв?
Джек Кэмбелл только скрипнул зубами. Глаза его вновь стали холодными. И заговорил он спокойнее:
– Мне плевать, жив этот тип или подох. В конце концов, если вы верите в привидения, это ваше личное дело... Для меня он мертв, и я составлю соответствующее донесение... – Он вдруг нахмурился. – Это дура Лукресия повела вас туда?
– Скорее, я ее повел.
– Передайте ей, что завтра утром она может на работу не являться. Расчет ей вышлют по почте.
Он встал и, не сказав больше ни слова, вышел, оттолкнув на ходу двух боливийцев.
А Малко задумался над тем, какую долю в этой ярости Кэмбелла занимает задетое самолюбие. Из-за него у Лукресии начались неприятности.
В Ла-Пасе мини-юбки были еще в моде. Из-под черного платья Лукресии были на три пятых видны ее длинные и в меру полные бедра. Она была без
– Ты неотразима.
Боливийка как-то хищно улыбнулась и гордо выпятила грудь.
– Другие тоже находят, что я красива. Посмотри вон на тех троих. Так и пялятся на мои ноги... Если бы ты был боливийцем, ты бы уже давно пригрозил, что убьешь их. Иначе ты не «мачо», не мужчина...
– Это ко многому обязывает, быть «мачо»?
Красивые глаза Лукресии вспыхнули.
– Если мужчина, с которым я сижу, позволяет, чтобы другие смотрели на меня, я ухожу; а если он позволяет другому взять меня, я его убиваю.
Да, в Боливии общественные нравы были крайне незатейливы. Малко еще раз полюбовался длинными ножками и подумал, что у края света тоже есть свои преимущества. Однако компенсация выдается, увы, не сразу... – А не поехать ли нам к сеньору Искиердо? Лукресия взяла сумочку и направилась к выходу, вызывающе покачивая бедрами, отчего с полдюжины революций явно лопнули, не успев начаться.
Калитка отворилась, но Малко не сразу разглядел в потемках того, кто ее открыл.. Только глянув вниз, он заметил крохотного человечка с серебристыми волосами и задранным к нему лицом. Вылитая мумия, хотя жгуче-черные глаза блестели живым огнем. Малко сразу узнал типа, стоявшего в церкви, на отшибе.
Ростом он был не более полутора метров и принадлежал, по-видимому, к индейскому племени «чуло» с нагорья Альтиплано, хотя в нем явно была и примесь испанской крови. Лет ему было далеко за пятьдесят.
– Сеньор Педро Искиердо? – спросил Малко.
– Это я.
За спиной Малко он увидел Лукресию; взгляд его вспыхнул, но тут же погас. Он явно был разочарован.
– Кто вы? Что вам нужно?
Внезапный страх охватил его. Стоявшая в глубине сада вилла была пустынна, светились лишь два окна. Удивительно, что ночью, да еще в таком безлюдном месте, он сам вышел открывать.
– Я хотел бы с вами поговорить, – сказал Малко.
– О чем?
– О вашей жене.
– Убирайтесь отсюда.
Изо всех сил «чуло» пытался закрыть калитку, брызжа от злости слюной. Тогда вмешалась Лукресия и быстро-быстро заговорила с ним на языке аймара, стараясь его успокоить. Постепенно Педро Искиердо перестал давить на калитку. Приняв непроницаемое выражение лица, он отступил, пропуская гостей. Глаза его были красными, взгляд мутным, его покачивало. Он был в стельку пьян. Пройдя по саду, они вошли в дом. Гостиная выглядела шикарно – глубокие кресла, на столах – серебряная посуда, рояль, картины современных художников на стенах. Среди всей этой роскоши сеньор Искиердо делался уж совсем незаметным. Он бросился в кресло, утонув в нем, и показал на стол, уставленный бутылками: