Сафьяновый портфель
Шрифт:
Во время обыска в вестибюле между досками паркета были обнаружены засохшие затеки крови.
– Вы убили Александра Яковлевича Бонэ?
– спросил Косачевский у швейцара.
– Мы, - сказал тот.
– Вместях с братухой порешили... Да только не по своей воле, господин хороший.
– По чьей же?
– Хозяин велел. А мы-то что? Мы люди маленькие. Приказано - сделано. Нам-то он не мешал. Теленком был покойный: с открытыми глазами на убой шел. Только и спросил: за что? Да только нам не до разговоров было...
В тот же день Иван
* * *
– Таким образом, интуиция не обманула заместителя председателя Совета московской милиции, - сказал старый искусствовед Василий Петрович Белов, единственный оставшийся в живых участник тех далеких событий 1918 года, с кем меня пятьдесят лет спустя свела судьба и от которого я узнал обо всей этой истории.
– Заметки Бонэ о Кузнецовой-Горбуновой и Мирекуре действительно стали ключом к тайне убийства Александра Яковлевича Бонэ.
После признания Ивана Велопольского, подтвержденного вещественными доказательствами и показаниями Севрюгина и Павла Дроздова, который опознал и самого Велопольского, и венскую лакированную коляску Бурлак-Стрельцова, в которой труп убитого привезли в Ананьевский переулок, запирательство Елпатова и Бурлак-Стрельцова теряло всякий смысл. В этом они окончательно убедились на очных ставках с Мансфельдом. И уже через два дня после их ареста Косачевский располагал исчерпывающими материалами обо всем происшедшем.
Теперь уже не вызывало никаких сомнений, что знаменитый сафьяновый портфель Варфоломея Акимовича Норыгина был не досужей выдумкой любителей легенд, не мифом, а реальностью. Судя по всему, его действительно обнаружил в стене норыгинского дома сводный брат ссыльного студента Аистова. И с тех пор бесценные документы мастера с завода Волосковых находились в семье Аистовых. Последним их владельцем был Георгий Аистов, внук ссыльного студента.
Как было с достоверностью установлено материалами следствия, в 1915 году преподавателя ржевского реального училища Георгия Аистова призвали в армию, а в начале 1917 года он попал в плен к немцам. Длительное время ничего не было известно о его судьбе. А в 1918 году Георгий Аистов вернулся из плена в родной Ржев, о чем Бонэ написала крестная Аистова, Марфа Иванцова. Сразу же после получения письма от Иванцовой Бонэ выехал во Ржев, где встретился с Аистовым. Допрошенный Бориным Аистов рассказал о своей встрече с Бонэ. "После беседы с Александром Яковлевичем, - сказал он, - я окончательно утвердился в мысли, что норыгинское наследство должно стать достоянием России. Никаких сомнений на этот счет у меня не было". Аистов заявил Бонэ, что, хотя он и не большевик, но всей душой сочувствует новой власти и ее начинаниям, поэтому охотно передаст Бонэ документы Норыгина. Дело осложнялось лишь тем, что эти бумаги находились тогда у его жены, которая уехала в Самару к родственникам. "Как только она вернется, - сказал Аистов Бонэ, - я тотчас
Легко себе представить радость Александра Яковлевича. Наверное, это был самый счастливый день в его жизни. Отыскать документы Норыгина было его мечтой, и вот, наконец, эта мечта осуществилась. Бонэ не считал нужным скрывать от кого-либо свою удачу, а тем более от Елпатова, к которому относился с большим уважением. Елпатов поздравил Бонэ с успехом и предложил своему бывшему служащему приобрести у него бумаги Норыгина за сто тысяч рублей, исходя из того, что в эмиграции он смог бы превратить эти бумаги в миллионное состояние. Бонэ от такой сделки категорически отказался, и Елпатов понял, что убедить Бонэ он не сможет. Тогда-то Елпатов и отправился к Бурлак-Стрельцову.
Нет, он не говорил со своим давним приятелем об убийстве Бонэ. Елпатов не скатился до уголовщины. Речь лишь шла о том, чтобы использовать все средства давления на Александра Яковлевича. Но Бурлак-Стрельцов не привык останавливаться на половине дороги. Убедившись в том, что с портфелем Норыгина Бонэ добровольно не расстанется, он решил, по его выражению, прибегнуть к крайней мере. Убийство было совершено в его особняке братьями Велопольскими ранним утром того самого дня, когда к хозяину особняка должна была прибыть комиссия из Московского Совдепа.
– А портфель Норыгина?
– спросил я.
– Этот портфель Бонэ принес с собой, чтобы ознакомить хозяина особняка с документами, розыск которых они начинали вместе в 1915 году. После убийства Александра Яковлевича Бурлак-Стрельцов отдал портфель Елпатову, получив за него сто тысяч рублей, - сказал Василий Петрович.
– У Елпатова этот портфель и обнаружили при обыске работники Уголовно-розыскной милиции. Но, увы, документов в нем уже не было... Опасаясь улик, Елпатов перед обыском сжег все бумаги Норыгина. Портфель он тоже бросил в печь, но тот лишь успел слегка обгореть.
– Итак, все норыгинское наследство превратилось в пепел?
Василий Петрович помолчал.
– Кто знает. Когда месяц спустя я встретился с Косачевским на совещании в Московской комиссии по охране памятников искусства и старины, он мне говорил, что имеются сведения о том, что Елпатов, получив портфель от Бурлак-Стрельцова, снял копии с важнейших документов и передал их кому-то из своих людей. Подтвердились ли впоследствии эти сведения - не знаю. Косачевский был вскоре направлен на подпольную работу на Украину.
Покинул Москву и я. Больше о норыгинском наследстве я никогда и ничего не слышал. Но знаете крылатые слова о том, что рукописи не горят? Я в это всегда верил. И сейчас верю...
1 Под этой двойной фамилией известная крепостная актриса П. И. Жемчугова (Ковалева) значится в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона и некоторых других дореволюционных изданий.