Сага о бедных Гольдманах

Колина Елена

Возвращаясь из побежденной Германии домой в Ленинград, Наум не захватил трофейных занавесей, кофточек и платьев, ведь Мурочки уже не было на свете. Он вез замечательный фотоаппарат с цейсовской оптикой. Еще в его гимнастерке лежала крошечная золотая лягушка, и он все время держал в кармане руку, поглаживая и лаская ее. Так, в теплой неге, лягушка и прибыла в Ленинград.

Маня сохранила Науму не только дочь. Она торжественно преподнесла ему сверточек. В белой тряпочке лежали два Мурочкиных колечка и материнская брошка, та самая, которая послужила причиной их довоенной ссоры. Моня тогда так глупо обиделся на брата за то, что брошка досталась Науму, а Маня так недостойно себя вела... Да

что старое вспоминать. Маня Дину спасла. Каким чудом Мане удалось все это сохранить в блокаду, Наум не спросил, потому что не сумел удержать слез при виде колец, украшавших когда-то нежные Мурочкины ручки. Брошку он сразу же хотел отдать Мане в благодарность за Дину, свою девочку, но не отдал, ограничился отрезом на платье, а потом как-то не случалось повода, все было не к месту, и пошла, закрутилась суета...

Одно Мурочкино колечко, к сожалению, пришлось продать, жизнь ведь продолжалась. В одном из домов в проходном дворе между Владимирским проспектом и Троицкой два этажа занимало ремесленное училище. Пошептавшись с директором, Наум снял полуподвальную комнатку, заплатив вперед за два года, и еще немного за беспокойство. Еще пришлось заплатить в райисполкоме за внеочередное приобретение патента на частную предпринимательскую деятельность. В комнатке Наум установил трофейный фотоаппарат на высоких ножках. Кроме аппарата, в комнатке имелись стол и стул, конторку он соорудил сам, а на кладовку повесил табличку «Фотолаборатория». Так Наум стал хозяином фотомастерской.

В тихую его щель почти ежедневно просачивались самые разные люди. Не все заходившие в полуподвальную мастерскую люди хотели фотографироваться, многие предлагали купить самые неожиданные вещи, и постепенно Наум оказался втянут в круг покупающих и продающих. С подозрительными личностями осторожный Наум дела не имел, чутье помогало ему отличать приличных с виду людей, из-за которых могли в будущем возникнуть неприятности. Иногда, нерегулярно к нему заглядывал участковый, приводил фотографироваться родственников, а иногда вместо родственников с ним приходил капитан из районного угрозыска и шептался с Наумом за дверью кладовки с надписью «Фотолаборатория». Капитан сидел в кладовке на табуретке, а Наум стоял перед ним, заслоняя вход широкой спиной. У Наума всегда находилось что рассказать, но, очевидно, рассказы его не представляли для капитана интереса, и визиты случались все реже и реже. Моня всегда с уважением говорил о старшем брате: «Наум знает, что делает», и Наум действительно знал, как разумно, не обижая власть, вести свое дело.

Золотая лягушка сидела на брильянтовой кочке. Брильянтовая кочка была мелкой для кочки, но огромной для брильянта, больше трех каратов. Светила брильянтовая луна, поменьше кочки, всего чуть больше карата, изгибались изумрудные камыши... Необыкновенная была красота, у Наума дух захватывало, когда он на лягушку глядел. Он никогда не помышлял о ее ценности, лягушка была для него живой, во всяком случае, думал он о лягушке чаще, чем о дочери.

В 1949 году он показал свою лягушку одному тихому старичку. Старичок вытащил из кармана лупу, рассмотрел лягушку со всех сторон и вздохнул:

– Лягушка ваша оказалась не простая, а царевна-лягушка... работы самого Хлебникова. Хлебников в основном работал по серебру, по золоту редко... Вещь-то музейная, продать непросто. Особенная судьба у таких вещей, вполне могла из России на Запад попасть, а потом обратно.

Наум молчал.

– Это дорого стоит. Вы даже не представляете сколько...

– Кто же может такое купить? – из любопытства спросил Наум.

– Покупатели всегда есть, – неопределенно сказал старичок и хищно прилип глазами к Науму. – Еще что-нибудь есть?

Наум покачал головой. Было еще несколько золотых монет, он просто сгреб их в том же маленьком музее в А-ге.

Лягушку Наум не продал, не смог с ней расстаться, зато, подумав, все-таки показал старичку монеты. Денег за монеты хватило, чтобы положить начало коллекции. Строго говоря, коллекционером он не был, просто покупал, что нравилось. Наум любил

старинную мебель. Мебель Науму нравилась схожая с ним – тяжеловесная, надежная и спокойная, без излишеств. Он и сам важной неповоротливостью был похож на свой любимый массивный шкаф красного дерева, строго сработанный мастерами позднего северного модерна, еще чуть-чуть, и не произведение искусства, а работа ремесленников. Кроме мебели, у него была еще одна приязнь – мелкие изящные вещицы, фарфоровые статуэтки, нэцкэ, фигурки из нефрита. Наум любил их трепетно, как когда-то любил Мурочку, за их хрупкую красоту и за то, что они принадлежали ему. Его огромная комната понемногу стала наполняться шкафами, а шкафы фарфором, мелкими вещицами. Иногда случались фантастические удачи. Грузчик из соседнего магазина принес пивную кружку, красивую, вкусную на вид, в руках держать приятно, но даже не серебряную, а простую, оловянную. «Работа Кранаха», – изрек тихий старичок. Кружку Наум ему продал, не брать же себе украденную музейную вещь, а царевна-лягушка осталась жить у него.

Женился Наум в 1948 году. Дине было десять лет, она жила с отцом уже два года и успела привыкнуть к его мрачной сосредоточенности, тяжелым вздохам и взгляду сквозь нее. Жалея бедную некрасивую сиротку, каждый день приходили тетки, Лиля и Циля. Рядом, в соседней комнате, была мама Маня, она часто смеялась, открывая крупные зубы, смотрела на Дину, а не сквозь нее, и разрешала помогать месить тесто и выпекать котлеты на большой коммунальной кухне. Наум приходил из мастерской поздно, и Дина все время проводила с Маней, только спала с отцом в одной комнате. Сорокаметровая комната была разгорожена на три части, поэтому Дина, просыпаясь ночью, пугалась, думая, что она в комнате одна.

Наум решился жениться на двадцатидвухлетней Рае не сразу. Он долго подсчитывал, на сколько же он старше Раи. На двенадцать лет, на первую семью, на бедную горячо любимую Мурочку и, наконец, на некрасивую болезненную Дину.

Знакомство Раи с ее новыми родственниками состоялось вечером в субботу. В дверях его комнаты робко сгрудились принарядившиеся Циля с Лилей, Моня, Дина и Костя, возглавляемые Маней. В центре комнаты стоял накрытый стол, за которым сидел хмурый Наум со своей невестой. Родственники терлись в дверях, не решаясь войти, а Маня воинственно отставила ногу и уперлась рукой в бок, рассматривая яркую, с крупными чертами лица невесту в цветастом крепдешиновом платье, обтягивающем пышный бюст. Невеста неожиданно поднялась из-за стола, театральным жестом сложила под грудью руки и вдруг запела. «Ехал на ярмарку ухарь-купец...» – заливалась она при полном ошеломлении всех, включая Наума. Впрочем, Наум знал, что в то время Рая занималась вокалом на дому (пока еще ее собственном дому) с каким-то спившимся тенором, осколком Ленконцерта.

Рая всегда чем-то страстно была увлечена. В доме Наума теперь все летало, Рая то поет, то играет на арфе, то танцует в ЖЭКе индийские танцы... «Хорошо, что не все Раины увлечения требуют больших предметов в доме, как арфа», – вздыхал Наум. Арфа, заброшенная Раей вскоре после ее водружения в комнате, долго еще занимала целый угол, но продать ее Наум не решался, вдруг Раечка опять захочет играть. Художественная натура оказалась быстрой на крик и истерику, впрочем, вздорность свою Рая признавала без труда: «Мы, люди искусства, все очень нервные! Нас любая мелочь может ранить».

Наум первым среди соседей купил телевизор, и теперь Рая могла вволю казнить и миловать соседок, приглашая отличившихся посмотреть вечером передачу.

Наум был доволен своей красивой молодой женой, а ее увлечения казались ему очень культурными. «Да и надо же молодой красивой женщине чем-то себя занять, чтобы не было всяких глупостей. Ты же понимаешь!» – доверительно сообщал он Моне. «Моя Маня тоже все думает, как бы себя занять», – понимающе кивая, благодушно отвечал брату Моня.

Выучившись на медсестру, Маня с утра занимала себя работой в больнице, а вечером, чтобы не скучать, занимала себя готовкой и стиркой на свою семью, к которой почему-то была приписана и дочь Наума Дина.