Сага о бедных Гольдманах

Колина Елена

А потом произошло несчастье. Рая убежала в магазин и вскоре вернулась с белым от ужаса лицом.

– Маня, я упала! – Она показала на грязное пятно на пальто.

– Ну упала, так что? Ты же на ногах, значит, не ушиблась, – спокойно ответила Маня.

– Маня, ты не понимаешь! – Рая зарыдала. – Теперь все пропало! Я же беременна! Какой ужас!

– Погоди! Почему я ничего не знаю? – грозно начала Маня.

– Пять недель, пять недель всего, я сама только что узнала! О-о, что же делать... упала... У меня будет выкидыш! Бедный Наум, он так мечтал!..

– В постель! – скомандовала Маня.

Рая улеглась на диван. «Ненадолго прилегла, – прокомментировал

Моня, – всего на восемь месяцев, до родов». Игры, пение и декламация прекратились, теперь к приходу Дины из школы она всегда доставалась ей уже лежащей на диване с притушенным светом и мокрым полотенцем на голове. Иногда вокруг нее кружили тетки: шумная Циля нервировала Раю слишком экспансивной заботой, а тихая Лиля оказывалась очень полезной.

Дина расстраивалась, ей хотелось, чтобы все было как прежде, она же любила маму не за пение! К тому же оставалось потерпеть недолго – скоро у нее родится братик или сестричка, Рая опять будет читать ей стихи, и все пойдет как прежде.

– Мама Маня, почему мама стала совсем другая? – осторожно спросила Дина. Стыднее всего на свете ей было признаться, что она опять оказалась не нужна.

– Твоя сестричка Танечка ночью плачет...

– Я знаю, я закрываю голову подушкой и сплю, – прошептала Дина.

– А Рая не спит, носит ее на руках, устает.

– Зато она днем спит, тетки приходят по очереди, и я помогаю. Я тоже устаю! Я еще уроки делаю! – Дина шмыгнула носом и горестно склонила голову набок.

Маня погладила по голове бледную страшненькую девочку и, надувшись, сказала:

– Иди на моей кровати полежи, я тебе скажу, когда можно выходить.

Маня понеслась к Науму.

– Нема, девочка устает...

– Ну.

– Она не высыпается, она бледная... – торопливо перечисляла Маня.

– Ну, – мрачно сказал Наум, – и что ты предлагаешь? Куда девать Танечку?

– Не знаю, – смешалась Маня.

Танечка, родившаяся сразу с волосами, четко выраженными бровками и длинными ресницами, была такой хорошенькой, что, когда Рае в роддоме приносили ее кормить, поглядеть сбегались из соседних палат. «Ваша – лучше всех, но крикунья», – сказала нянечка, передавая ребенка на руки Науму.

Обожающие родственники вырывали смуглую пухленькую красавицу друг у друга, и казалось, чем больше она кричала, тем сильнее они ее любили. Дину ждало и очарование, и разочарование. Очарованием была Танечка, сестричка, принадлежавшая почти что только ей одной. Дина полюбила ее, как только из-под одеяла высунулась ножка с настоящими пальчиками. Разочарованием стало все остальное. Дина не ревновала Танечку к Науму, он никогда не был ей близок, и она безболезненно признала Танечкино право быть его любимицей. Но к ней не вернулась мама. Рая не пела, не болтала с ней и не мерила платья. С утра до вечера она гоняла Дину то в молочную кухню, то на рынок, то в прачечную. Дина бегала с радостью, только бы маме угодить, но Рая очень уставала – после восьми месяцев вялой диванной беременности крикливая Танечка была для нее тяжелым испытанием.

– Это выше моих сил! Твоя дочь выматывает меня до предела! – в первый же вечер объявила она мужу.

Он вопросительно взглянул на нее:

– Дина?

– Танечка, а не Дина! Скажешь тоже, Дина. Что бы я вообще без Дины делала! Тебе хорошо, ты весь день работаешь! – заорала Рая в настоящей, а не игрушечной, как прежде, истерике.

Истерические приступы ярости случались с измотанной постоянной бессонницей Раей все чаще. Она,

не помня себя, выкрикивала гадости, обращенные почему-то только к Науму и даже к Танечке. Падчерицу она не трогала, это казалось Дине обидным, она воспринимала крики как признак родственности: на родных Рая кричит, а ее как будто отделяет от всей семьи.

Жизнь вошла в привычное русло: в большой комнате теперь на всех сорока метрах сохнут разноцветные ползунки, Рая повеселела, понемногу возвращаясь к себе прежней, все чаще из коридора, где стоит коммунальный телефон, доносится ее оживленный голос – она болтает с подругами. Однажды Дина, перекладывая из руки в руку сетки с бутылочками из молочной кухни, долго возилась у входной двери. Позвонить она не могла, боялась, вдруг мама прилегла. Открыв наконец входную дверь, Дина услышала:

– Не заставлять же себя любить чужого ребенка!

Увидев ее, Рая улыбнулась:

– Принесла? Молодец. За хлебом сбегаешь?

«Не может быть, чтобы мама имела в виду меня», – решительно сказала себе Дина, направляясь в булочную. А слезы, стекающие по Дининому лицу на воротник пальто, были пролиты ею из жалости к совсем другому ребенку, которому так ужасно не повезло, у него не было мамы, а мачеха не могла заставить себя его полюбить.

Рая обиделась бы на любого, кто сказал бы ей, что она исправно разыгрывает роль классической злобной мачехи, с утра до вечера гоняющей безответную падчерицу. Она всего лишь страстно тосковала по своему дивану, чувствовала усталость и обиду, что так вот непоэтично все обернулось – пеленки, крики по ночам... Ну и любовь, конечно же, любовь к малышке, вынуждавшая ее крутиться днями и ночами, сразила ее своей силой. Прежде Рае казалось, что любовь – это когда что-нибудь дают ей. Ну и скажите на милость, откуда же взяться силам на чужую девчонку? Нет, это уже чересчур! Просто смешно!

Рая стала хорошей, очень хорошей матерью. Настоящая мать ухаживает за своим ребенком, а не играет в игры, ведь правда? Вместе с играми в актрису закончилась и игра с Диной в дочки-матери. Что было делать девочке, которая вдруг обнаружила, что с ней уже не играют? Незнакомая Мурочка умерла, мама Маня больше любит собственного сына, мама... Неужели она к ней совсем равнодушна? Признать, что оказалась ненужной всем, было просто немыслимо, и Дина продолжала игру в одностороннем порядке – дочкой была, но без матери.

Дине четырнадцать лет, она уже большая девочка. Большая девочка всем немного мешает, совсем чуть-чуть. Мешает Рае, мешает отцу.

Рая покончила с искусством. Наум не ошибся в выборе, его жена изобретательно готовит, больше не укладывается на диван с мигренями и целиком отдается семье, но ведь ее семья – это только Наум и Танечка, без тихой некрасивой девочки, придатка от прежней жизни мужа. Родив Танечку, Рая стала ретроспективно ревнивой, и все довоенные фотографии Наума с Мурочкой перекочевали из красного плюшевого альбома в коробку под шкафом, а потом со старыми ненужными вещами на антресоли... Наум не возражал, возможно, просто не заметив, но ведь у него же действительно новая жизнь, новая семья и новое хозяйство. Дина возражать не могла, если бы и хотела, но фотографии Мурочки не были нужны и ей. Она всегда быстро отводила взгляд от изображения этой красивой женщины с тонким нежным лицом, так отличавшейся от ее крупной, яркой мамы с грубоватыми чертами лица. Мурочка держала ее на руках, запрограммировала ее на любовь и избранность, а потом ушла... Дина не думала так, она вообще ничего не думала, только испытывала ноющую боль где-то в груди.