Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
Самолет уверенно набирал высоту: восемь, десять футов в секунду; руки Гидеона инстинктивно вели машину меж воздушных ям и ухабов. Пусть и невидимый, воздушный океан обладал ощутимой плотностью. Чтобы справиться с ним, нужно было обладать исключительным мастерством. Триста футов, триста семьдесят пять, все выше и выше; на шестистах футах он подал штурвал вправо, а на восьмистах начал длинное круговое движение, уход на разворот, чтобы покинуть зону аэропорта и лететь на юг.
Все шло хорошо: еще полчаса, и его миссия свершится.
Он поднялся на высоту 2500, 3000 футов. Земля
Дикие порывы ветра. Голоса, лики. Некоторые бросались прямо в ветровое стекло, словно стремясь поднять колпак, вытащить Гидеона и предать смерти. Но, конечно, их исступленные порывы были бессильны: ведь он был внутри и держал все под контролем. Другие же летели вровень с самолетом, игриво уцепившись за крылья, с развевающимися волосами. Гидеон! Гидеон! Старый доходяга!
Он лишь иногда бросал на них взгляд — вот затейники. И думал: интересно, что думает она.
Полет над озером прошел без эксцессов, совсем спокойно, несмотря на легенды о коварности водоема. (Вода в центре озера была такой студеной, говорили пилоты, что самолеты устремлялись туда, словно кто-то притягивал их. Но не Гидеона, не сегодня.) Прошло тридцать пять минут с моменты их взлета с Инвемирского аэропорта в юго-западном направлении через озеро, на средней скорости — ведь спешить было некуда; и вдруг они прорвались сквозь марево и увидели гигантской каменный замок, излучающий необычайное серовато-розовое сияние; искаженный, противоестественный фантом, вздымающийся посреди зеленеющей земли.
Как же чудно был он построен, замок Бельфлёров!
Эти бесчисленные стены, башни, башенки, минареты; замок, возникший в лихорадочном сне, когда воображение спорит само с собой, сходя с ума в стремлении превозмочь себя самое, становясь все более исступленным и жадным… Гидеон, конечно, и раньше видел его с высоты — место, где он родился, где жили его предки, — и не раз; но ему чудилось, что в этот теплый сияющий августовский день он видит его впервые — воплощение своей судьбы, к которой он шел на протяжении всей жизни, как этот рычащий самолет, уже начавший свой спуск с высоты в 4000 футов, то кренясь, то кружа, ловко, искусно, с бесконечным терпением, пребывая лишь в нескольких минутах от взрыва и грандиозного пожара.
В белесо-дымчатом августовском солнце замок купался в самых причудливых, призрачных оттенках: сизо-серый, эфирно-бледно-розовый, палевый, слепяще-зеленый, сникающий в матово-лиловый и вновь переходящий в серый. Но, в конце концов, это было лишь огромное скопище камня, и Гидеон видел: в этом и есть его судьба — именно сейчас совершить последний затяжной прыжок вниз, и у него не было никакого желания этой судьбе противиться. В конце концов, он же — Гидеон Бельфлёр. Он был рожден для этого.
За желтыми линзами
Вот. Сейчас. Наконец.
И…
Ангел
Как-то весенним днем к Иедидии явился юноша с совершенно прямыми тонкими платиновыми волосами и индейскими чертами лица — поразительное сочетание — и представился, слегка заикаясь, как брат Шарля Ксавье. Когда Иедидия сказал ему, что не знает такого, молодой человек смутился, потом улыбнулся, присел на корточки, так что каблуки его сапог ушли в грязь, и явно задумался; несколько минут он молчал, что-то рисуя указательными пальцами на мягкой податливой земле, а потом повторил, очень мягко, что он брат Шарля Ксавье и пришел уговорить Иедидию вернуться.
— Вернуться? Но куда?
— Домой, — отвечал юноша с легкой улыбкой.
— Но мой дом — здесь, — ответил Иедидия.
— Домой. Туда, вниз, — сказал юноша.
— То есть, к моей семье!.. — презрительно воскликнул Иедидия.
Молодой полукровка медленно покачал головой и взглянул на пришельца с сожалением.
— У тебя больше нет семьи, — сказал он.
— Как, нет семьи?
— Нет. Твои братья мертвы. Твой отец мертв, твои племянники и племянница тоже мертвы; у тебя нет никого.
Иедидия так и уставился на него. В то утро он занимался расчисткой подлеска, и от напряженной работы, хотя и приятной для тела, у него немного звенело в голове, так что он не был уверен, что правильно расслышал.
— Никого нет? Нет Бельфлёров?..
— Все мертвы. Их убили. А твой брат Харлан пришел отомстить за них и сам был застрелен на их могиле, куда пришел, чтобы оплакать их. Его застрелил шериф, на которого он бросился, — возможно, именно такую смерть он и мечтал принять.
— Харлан? Отомстить? Я не понимаю… — сказал Иедидия.
Юноша вытащил что-то из-за пазухи — это оказалась испачканная мужская перчатка, лимонно-желтая. Он держал ее с почтением и пояснил, что это перчатка Харлана: когда тело убитого унесли, он обнаружил ее в грязи рядом с одной из могил. Может, Иедидия хочет забрать ее себе? Остальные вещи в полиции — скорее всего, их передадут Джермейн, но пока все конфисковано: и модная черная шляпа, и мексиканские сапоги, и пистолет с серебряной рукояткой и прекрасная мексиканская кобыла с длинной-предлинной гривой и хвостом (все так говорили, да и сам брат Шарля Ксавье видел собственными глазами), которые блестят, точно кварц или горный хрусталь. Они забрали всё! Точнее, украли! Обобрали вдову! Конечно, она хотя бы отчасти испытала удовлетворение, узнав, что Харлан застрелил четверых из пяти убийц…
— Не понимаю, — проговорил Иедидия. У него задрожали колени, и он тяжело осел на землю. — Я… Ты хочешь сказать… Вся моя семья убита?.. И отец, и брат…
— Да, твой отец и брат Луис, и племянники, и пятнадцатилетняя племянница, — сказал юноша мягким, певучим голосом, — а потом и твой брат Харлан. Четверых из пяти убийц застрелил твой брат Харлан — как они того и заслуживали. Но остальные остались в живых; все в поселке знают, кто это. Я назову тебе имена, когда придет время действовать.