Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
Его лицо исказила гримаса — удивления, унижения, боли, — и сердце у Леи сжалось.
— Я… я… я ухожу, — его едва слышный голос срывался. — И не потревожу тебя больше.
— Но, Вёрнон…
Быстро моргая, он попятился. Даже его здоровый глаз отказывался смотреть на нее.
— Вёрнон, ради Бога, что случилось… Что с тобой? — с виноватым видом спросила Лея.
Пятясь, он наступил на доску для шашек, над которой склонились дети, и Кристабель с Рафаэлем сердито залопотали, потом он врезался в каминную заслонку, непрестанно бормоча извинения и уверяя Лею, что никогда
— Но, Вёрнон, я же слова не сказала! — вскричала она.
От волнения Лея даже умудрилась вскочить, отчего живот перевесил, и ее повело вперед. Она покачнулась и едва не упала, однако ее полные сильные ноги устояли: Лея слегка отклонилась назад и обрела равновесие. Впрочем, к этому моменту Вёрнон уже выскочил вон.
— Вёрнон, дорогой… Вёрнон! Я же не хотела… Я этого не говорила…
Но тот уже захлопнул за собой дверь.
Лея расплакалась. Как же неудачно все вышло, как нелепо, как немыслимо грубо она повела себя по отношению к мужчине, бесспорно обожавшему ее, но, в отличие от Гидеона, безо всякой надежды на обладание ею…
— Тетя Лея, почему ты плачешь? — изумленно спросил Рафаэль.
Ее собственная дочка тоже не сводила с нее глаз.
— Мама?..
Ах, она тоже, как и все остальные, стала чудаковатой! Вскоре дети будут хихикать и перешептываться у нее за спиной. Но не плакать она не могла. Дитя у нее под сердцем шевельнулось, надавив на мочевой пузырь.
— Я не плачу! — в сердцах бросила Лея.
Когда Гидеон вернулся, Лея начала было самым непринужденным тоном рассказывать, что она ужасно оскорбила бедного Вёрнона в его лучших чувствах, но Гидеон, измотанный поездкой и раздосадованный результатом переговоров, пробормотал в ответ нечто невнятное. Не раздеваясь, он лежал на спине, прикрыв локтем лицо. Лея снова весело защебетала, мол, накануне вечером с ней произошло нечто необъяснимое, и она обидела Вёрнона…
— Да, ты уже сказала, — пробормотал Гидеон.
…Ранила его лучшие чувства, ни произнеся при этом ни слова. Словно ее мысли каким-то удивительным образом дошли до Вёрнона, передались ему напрямую. Что, разумеется, невозможно.
— Да. Это невозможно, — согласился Гидеон, не убирая руки с лица.
В начале апреля, когда тучи почти на неделю заволокли небо, а резкий звучный ливень сменился вдруг градом, так что бесчисленные окна усадьбы откликнулись звоном, Бромвел, подсчитывая выигрыши в кункен, вскочил и, вытащив из кармана маленький блокнотик, быстро зачитал вслух цифры и статистику — с таким восторгом, что Лея растерялась.
— Бромвел, ты о чем? — рассмеялась она.
Остальные дети, очевидно, знавшие, к чему ведет Бромвел, глаз не сводили с Леи. Кристабель сунула в рот три или четыре пальца, а Рафаэль, старший из детей в гостиной, смотрел на свою тетю настороженно, без улыбки. (Вот уже несколько месяцев, как поведение Рафаэля заметно изменилось. Никто не мог сказать, что с ним, даже его матушке становилось рядом с ним не по себе, а Юэна при взгляде на сына едва не передергивало: что-то необъяснимое крылось в этом тихом мальчике,
— Да в чем дело? — воскликнула она.
— Некоторое время, мама, мы думали, что ты жульничаешь, — сказал Бромвел. Даже будучи совсем ребенком — хотя в росте Кристабель уже перегнала его, и ему суждено было остаться ниже сестры, — он производил впечатление взрослого мужчины, когда стоял вот так, выставив вверх указательный палец. Глаза за толстыми стеклами очков слегка расплывались, и Лея затруднялась определить их цвет. Она вдруг поняла, что совершенно не знает этого напыщенного мальчика.
— …вынужден признать, что изначально я тоже склонялся к этому мнению. Однако затем я решил провести более тщательное наблюдение. Проанализировать каждую игру. Начиная, как я уже сказал, — он снова посмотрел в блокнотик, — с Нового года. Итак, у меня имеется полная запись, до настоящего момента. Мама, ты, должно быть, заметила, насколько часто стала у нас выигрывать?
— А я выигрываю?
— Практически в любую игру. Кункен, шашки, парчиси, «войну». Тебе не приходило в голову, что это странно?
— Но, дорогой мой, я же играю с детьми!
— Это здесь ни при чем, мама, — категорично заявил Бромвел. — У дяди Хайрама я выигрываю в шахматы три партии из пяти.
— Серьезно? Выигрываешь? И давно ты научился, Бромвел?
— Мама, не отвлекайся. Суть в другом. Ты осознаешь, что обладаешь некой силой?
— Чем я обладаю?
— Силой.
Лея обвела взглядом детей. Ее маленькая дочка зажмурилась, а Рафаэль едва заметно смущенно улыбался.
— Силой? — тихо переспросила Лея.
— Ты умеешь управлять картами. Как бы мы ни тасовали и ни сдавали, как б мы ни старались помешать тебе — ты управляешь картами. Карта тебе идет. То есть хорошая карта, нужная.
— Ох, Бромвел, ну что за глупости! — отмахнулась Лея.
— Мама, это правда.
— Разумеется, нет!
— Тетя Лея, Бромвел прав, — мягко проговорил Рафаэль, — когда я сдаю, карты вылетают у меня из рук. Некоторые карты. Если же я пытаюсь их удержать, они режут мне руки — края у них такие острые…
— Рафаэль, это неправда. — Лея кусала губы. Откинувшись на спинку дивана, она обхватила руками живот, будто желая удержать его на месте, хотя это и было непросто. Она свела лодыжки и уперлась ногами в пол. Эта назойливая мелюзга не выведет ее из себя.
— Вы просто… Вы рассказываете небылицы. Сами играть толком не умеете, а когда вас обыгрывают, обвиняете человека в жульничестве.
— Нет, мама, — быстро проговорил Бромвел, — в жульничестве тебя никто не обвиняет.
— Ты же сам сказал, что я управляю картами… Ну что за глупость! Оскорбительная глупость!
Кристабель, не открывая глаз, принялась плакать.
— Мама, не сердись, — повторяла она, — не сердись.
— Мои собственные дети обвиняют меня в жульничестве! — выкрикнула Лея.