Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
— Если понадобится, я стану проводником, — сказал он отцу, и сперва тот утратил дар речи от гнева: когда Вест-Индское дельце будет на мази, ему понадобятся надсмотрщики, на которых можно положиться и которые не станут миндальничать с рабами.
— Я проживу в полном одиночестве целый год, с июня до июня, — сказал он своему брату Луису, весьма раздосадованному. В Иедидии он души не чаял, хоть и выражал свои чувства со свойственной ему беспечной грубостью, и сейчас со страхом ожидал, как сложится жизнь семьи, понесшей столько потерь. Потому что нет ничего важнее семьи.
Сначала, после нервного срыва, сбежала их мать. После этого их отец был публично посрамлен — во всяком случае, так выглядело, если судить не только по словам,
А теперь еще и Иедидия. Юный Иедидия, всегда боявшийся реальной жизни.
— Год! — Луис рассмеялся. — Ты и впрямь полагаешь, будто продержишься в горах целый год? Дружище, да ты к концу ноября домой приползешь.
Иедидия не возражал. Скромность уживалась в нем с упрямством.
— Представь если ты замешкаешься, то перевалы занесет снегом, продолжал Луис. — А температура там падает до пятидесяти семи градусов [5] ниже нуля. Тебе ведь это известно?
5
3десь и далее подразумевается температура по шкале Фаренгейта. В данном случае около 49 °C.
Иедидия неуверенно кивнул.
— Но я должен отрешиться от этого мира, спокойно проговорил он.
— Отрешиться от мира! — загоготал Луис. — Вы только послушайте его — прямо вылитый священник! Как бы ты там и от жизни не отрешился!
Иедидия попытался дать более обстоятельные разъяснения Джермейн, но, увидев полные слез глаза девушки, растерялся.
— Я должен… Я хочу… Понимаешь, мой отец с друзьями… Они же собираются построить лесопилку… Собираются проложить дороги и сдавать внаем землю.
Джермейн не сводила с него глаз.
— Ох, Иедидия, — прошептала она, — а вдруг с тобой что-нибудь случится? В горах, совсем один…
— Ничего со мной не станется, — ответил Иедидия.
— Вдруг, когда выпадет снег, ты не сможешь выбраться? Так Луис говорит…
Иедидия задрожал. Его тревожило, что он запомнит, что будет вспоминать лицо девушки даже после того, как сбежит от нее.
— Я хочу… Хочу отрешиться от этого мира и узнать,
Джермейн вдруг беспомощно взмахнула рукой, словно желая дотронуться до него, и Иедидия отпрянул.
— Ничего со мной не станется, — повторил он.
— Но если ты сейчас покинешь нас… если покинешь нас сейчас… то, когда родится ребенок, тебя здесь не будет! — сказала Джермейн. — А мы думали… Луис и я, мы думали… мы хотели попросить тебя быть крестным…
Но Иедидия ретировался, покинул ее.
Не в силах уснуть, она лежала в объятьях своего молодого мужа, растерянная и до слез расстроенная — впервые со дня свадьбы.
— Он не любит нас, — прошептала она. Он покидает их, уходит в горы, где на кон будет поставлена его жизнь, а сам он, возможно, превратится в одного из бесноватых отшельников, знаешь — тех, кого одиночество сводит с ума… — Он не желает становиться крестным нашего ребенка, — прошептала Джермейн, — он нас не любит.
Слушая вполуха, Луис уткнулся ей в шею и пробормотал:
— Да будет тебе, котенок.
— Он не увидит, как родится наш ребенок, — сказала Джермейн.
Луис рассмеялся, и защекотал ее, и прижался бородой к ее шее.
— Зато увидит, как у нас родится второй, третий и четвертый, — успокоил ее он.
Джермейн не желала, чтобы ее утешали. Она лежала, открыв глаза и, к собственному удивлению, злилась. Это было ей несвойственно, однако в этом доме никто ее толком не понимал — все считали ее лишь милой покладистой девочкой. Она такой и была — когда сама того желала.
— Он никого из них не увидит, — сказала она. — Он бросает нас.
Подобно многим своим дублинским родственницам, крошка Джермейн гордилась тем, что время от времени — но всегда непредсказуемо — в ней вдруг открывался дар ясновидения, предсказания. И сейчас она знала, знала: Иедидия не только не вернется к рождению остальных ее детей — ему вообще не суждено увидеть своих племянников и племянниц — не суждено и всё.
— Брось, котенок, с чего ты взяла! — рассмеялся Луис, наваливаясь на нее всем своим немалым весом.
— Я знаю, — ответила она.
Силы
Живот Леи, огромный, раздутый. На пятимесячном сроке казалось, будто она уже на сносях, и ребенок в любую минуту появится на свет. Какие странные беспокойные сны мучили ее, когда она полулежала, откинувшись на подушки. Мышцы ее ног теперь прятались в распухшей плоти, ее изящные лодыжки распухли, а глаза словно глядели внутрь, дивясь ее фантазиям, буйным и странным. Ее ли это фантазии или нерожденного ребенка? Она ощущала силу этого существа — в голове ее плавали сны, от которых она задыхалась и дрожала, они приводили ее в растерянность. Чувствуя этого ребенка, она мысленно глядела на него и не могла уразуметь, чего он хочет от нее, чего требует.
«Я должна выполнить некую миссию, — а часто думала она, сжимая и разжимая кулаки, ощущая, как ногти впиваются в ладони, в нежную плоть, горячую и мягкую, — я стану средством, способом, благодаря которому осуществится эта миссия», — думала Лея.
Но шли дни, и мысли исчезали, Лея была чересчур ленивой, чересчур занятой снами, чтобы размышлять.
Ее волосы падали на плечи, потому что плести и закалывать косу, даже позвать на помощь служанку требовало слишком больших усилий. Зевая и вздыхая, Лея откидывалась на подушки. Отекшей рукой она поглаживала живот, словно боялась тошноты и поэтому не желала двигаться: время от времени, когда она меньше всего ожидала, к горлу подступала волна, и это ее тревожило. Прежде желудок никогда ее не мучил, и она гордо причисляла себя к тем представительницам рода Бельфлёров, которые демонстрировали превосходное здоровье — в отличие от других, вечно жалующихся на здоровье.