Сага о Бельфлёрах

Оутс Джойс Кэрол

А что сталось с Гепатикой?

После того, что с ней случилось, она удалилась от мира и в конце концов вступила во французскую ветвь ордена кармелиток к безмерному огорчению своих родителей, ярых противников католицизма.)

Гувернер

С некоторой неохотой, но все же без капризной гримаски, столь часто появлявшейся на ее угрюмом личике (она и не любила его — но еще не знала об этом, потому что в то время вообще не знала, что такое любовь; кроме того, после того, как Джонни Доун сгорел в сарае в день рождения Джермейн, ее преследовали такие жуткие кошмары, что она мечтала вырваться из замка), Кристабель дала согласие, с должным смирением, стать женой Эдгара Холлерана фон Штаффа — прапрапраправнука героя Войны за независимость барона фон Штаффа. Он был вдовцом с двумя детьми и богачом, владевшим, помимо прочего, целой сетью газет в их штате. Первая миссис Штафф, дочь Бертрама Ланда, который годами заседал в Сенате, погибла, не достигнув и тридцати лет, в результате несчастного случая на охоте у Серебряного озера. С его одутловатым, вечно красным и немного помятым лицом Эдгар казался мужчиной средних лет, хотя на самом деле ему

было всего тридцать восемь. И он просто обожал — о чем сообщил и лично и в собственноручно составленном письме — прелестную малышку Кристабель.

Помимо газетной империи, он унаследовал прекрасный особняк Шафф-холл у Серебряного озера, примерно в пятидесяти милях от замка Бельфлёров, и 25 тысяч акров плодородной долины, изначально дарованной барону фон Шаффу от имени штата в качестве награды за его заслуги в Войне за независимость. (Барон — в чьем благородном происхождении сомневались лишь завистники — был офицером прусской армии и уехал в Америку по призыву генерала Джорджа Вашингтона, чтобы обучать солдат в Вэлли-фордж. Позже он стал генерал-майором и генералом-инспектором армии Соединенных Штатов, где служил с 1777 по 1784 год. После войны он стал, как и ряд других немецких военных, гражданином Соединенных Штатов; помимо земли, полученной в долине Нотога, ему принадлежало тридцать тысяч акров в штате Вирджиния и пять тысяч акров на востоке Нью-Джерси — не то чтобы целая империя, но размах впечатляющий.) Шафф-холл, особняк в греческом стиле с двадцатью пятью комнатами, шестью дорическими колоннами и грандиозным видом на Серебряное озеро, был возведен внуком барона, современником Рафаэля Бельфлёра, в 1850-х годах; по легенде, чтобы привезти гигантский кусок известняка для главного портика, потребовалось сорок пар быков. Но в свое первое посещение Шафф-холла Кристабель, которая постоянно грызла большой палец, была разочарована. Деревянный орел с позолотой над входной дверью выглядел так, будто насквозь изъеден термитами, да и сам дом не был и вполовину так же велик, как замок Бельфлёров. «Не будь дурочкой, — сказала Лея, сжимая руку дочери, крепко, в явном восторге. — Это не главное».

Среди Бельфлёров нашлись такие, и среди них Делла, кто не видел Кристабель долгое время и был возмущен самим фактом, что ее, почти ребенка, прочат кому-то в жены; но глядя на нее — высокую, грациозную, со сдержанными манерами (хотя они были продиктованы непритворной паникой), с маленькими, но уже обозначенными грудками и гордо вздернутым подбородком, — все были вынуждены признать, под давлением Леи и Корнелии, что она вполне созрела, чтобы выйти замуж. В конце концов, это был не первый случай в семье, когда невесту выдавали замуж в совсем юном возрасте, и все браки — почти все — оказывались образцовыми.

Как это, должно быть, странно для Бромвела, сказала бабушка Делла: ведь Кристабель выше его на целую голову, и выглядит он как маленький мальчик лет десяти, не больше, тогда как она ни дать ни взять восемнадцатилетняя девица!.. Лея некоторое время смотрела на мать, сведя брови. «Мама! — воскликнула она наконец. — С какой стати он должен удивляться? Я тебя не понимаю…» У нее просто вылетело из головы, что Кристабель и Бромвел — двойняшки.

Кристабель велели встретиться с Эдгаром лишь трижды и всегда, к ее облегчению, в чьем-то присутствии. Семьи совершили все необходимые формальности: подписали документы, заключили брачный контракт. Вся возня, внушавшая ей отвращение, происходила где-то за пределами ее восприятия, чему она только радовалась, хотя на вечеринке накануне свадьбы немного оживилась (когда разрезала восхитительный шестиярусный торт из мягчайшего бисквита, испеченный Эдной с ее любимой глазурью — взбитые сливки с ванилью и кусочками абрикоса): какая же это прелесть, вдруг подумалось ей, разрезать свадебный торт для своих кузин и подруг!.. И ей хотелось, чтобы этот чудесный праздник для своих в заново отделанной комнате Слоновой кости не заканчивался никогда.

А несколько недель спустя она вышла замуж — туго затянутая в свадебное платье прапрапрабабуппси Вайолет с его великолепным шлейфом, вышитом бесчисленными жемчужинами, и с кружевной вуалью, изумительно красивой даже на ее разборчивый вкус (впрочем, на вечеринке, дурачась с подружками невесты, она для смеху накинула ее на лицо, будто бы зажав себе нос и рот, и стала хрипеть, изображая, что задыхается). Хотя «Эдгар» — она не называла его по имени, она вообще никак его не называла, она думала о муже «он», словно это было некое абстрактное существо, не факт, что доброжелательное, — так вот, хотя Эдгар вел ее от алтаря лютеранской церкви, держа за руку, пожалуй, не так крепко, как мать в то же утро, но ее не вынуждали говорить с ним или каким-то особым образом отмечать его присутствие. А свадебный прием был такой веселый! И прощание на подъездной дорожке к замку после приема такое трогательное: Кристабель, их бедовая, язвительная девочка — разрыдалась от чувств!..

Прощайте, прощайте. Она обняла и расцеловала каждого, одного за другим. Маму, потрясающе красивую в бирюзовом наряде; папу, который наклонился поцеловать ее и получить ответный поцелуй; младшенькую, Джермейн, в белом платьице, похожем на цветок (немного запачканном, но все равно очаровательном); новую малышку — Кассандру, которая ерзала и гулила на руках у Лиссы, бабушку Корнелию в новом завитом парике; бабушку Деллу, чье сморщенное, точно сушеная слива, лицо вдруг увлажнилось от непрошеных слез; дядю Хайрама; кузена Вёрнона — меланхоличная улыбка его тонких губ вызвала у нее новый взрыв рыданий; тетю Лили; дядю Юэна; кузин и кузенов — Виду, Альберта, Рафаэля, Морну, и Джаспера, и Луиса… А вот и братец Бромвел, его глаза моргают за стеклами очков, и он протягивает ей руку… для официального рукопожатия! Гарта и Золотко, такую хорошенькую; тетю Эвелину и дядю Дэнтона; и Эдну; и Лиссу; и «Старика-из-потопа», которого оставила в доме прабабка Эльвира; и, конечно, саму прабабушку, которая по такому случаю приказала начесать себе волосы а-ля маркиза де Помпадур и чьи тонкие пальцы на удивление крепко сжимали запястье Кристабель. (С того дня, как его спасли, здоровье

Старика-из-потопа — он так и остался безымянным, потому что своего имени не помнил, а Бельфлёры не стремились дать ему новое: они полагали, что не имеют на это право, ведь его родственники рано или поздно объявятся — значительно улучшилось, ему больше ничто не угрожало и он даже мог играть в простые игры с детьми (как правило, это были китайские шашки и «пиковая дама») и выполнять самые простые домашние дела, когда чувствовал в себе силы. Доктор Дженсен делал ему инъекции витамина С и оставлял солидный запас пилюль с железом, а прабабка Эльвира собственноручно, не допуская ничьего участия, готовила для него на кухне блюда с особыми травами, очевидно обладающими чудодейственными свойствами, потому что старик — а он был действительно стар, возможно, старше самой Эльвиры, — казалось, на глазах набирался сил. У него был тихий голос, спокойные манеры, он часто спал и не доставлял никому никаких хлопот. Несмотря на то что хлопотала на кухне сама Эльвира, подавала ему еду всегда служанка, а сама прабабка лишь время от времени заглядывала в комнату из коридора, никак не отвечая на радостные, хотя несколько виноватые и смущенные приветствия старика, если он не спал. Порой она сетовала на него, вот старый дурак, от него одни неприятности, но, в сущности, она была единственной, кто помнил о нем изо дня в день.) В конце концов заплаканная Кристабель, порывисто присев на корточки, отчего по ее шелковым чулкам сразу разошлось с полдюжины «стрелок», стала прощаться с кошками: с Минервой прабабки Эльвиры, и с Сиси, и с Декстер-Маргарет, с Джорджем, Чарли, Мисти, Мирандой, Уоллесом, Ру… А потом с Тройлусом и Бадди, с Маффином, Тристрамом и Яссу… и, конечно, с Малелеилом, который, издавая громкое мурлыканье, ткнулся своей большой головой ей в ногу, словно подталкивал, а потом остановился, чтобы лизнуть своим шершавым языком — таким влажным и таким щекотным — ее коленку, затянутую чулком. Сам красавец и гордец Малелеил! Воротник у него распушился, словно кто-то из детей только что расчесал его, а переливчатая серо-голубая шубка сияла на солнце. Кристабель отступила назад, спотыкаясь на высоких каблуках и заливаясь слезами: «Я больше никогда вас не увижу! Если я вернусь, все уже будет иначе! Я больше никогда не увижу вас такими…»

Тут все заголосили, маленькая ты дурочка, и Эдгар взял ее за руку, помогая сесть в блестящий черный «мерседес», который, очевидно, собирался вести сам.

Барон фон Шафф стал гражданином США в 1784 году, но, без сомнения, и он, и его потомки свято хранили память о своем тевтонском прошлом. Коллекция Шаффов, как шепотом поведала Кристабель старая миссис Шафф, является национальным достоянием: редкое средневековое оружие и щиты; античные барельефы; гобелены, еще более потертые, чем в замке Бельфлёров; фламандская керамическая посуда XVI века; средневековые и более поздние витражи; немецкие бронзовые эталоны веса XVII века; фолианты в кожаных переплетах, целая библиотека, на немецком; офорты, гравюры, эстампы; ну и, конечно, потемневшие от времени старые полотна, одно из которых, с изображением богини Безумия, Купидона, Лады и Силена, по преданию, принадлежавшее кисти ван Миревельта, напомнило тоскующей по дому Кристабель о гигантской картине, которая много лет висела в пролете второго этажа в восточном крыле. В некоторых комнатах замка стены были сплошь покрыты звериными шкурами. Камины были густо увешаны различными безделушками и латунной посудой, так что ими уже не пользовались. Во всех комнатах, но главным образом в Главной зале, находились скульптуры белоголовых орлов — деревянные, оловянные, кованые, медные, — и некоторые держали в когтях стрелы. Поговаривали, что барон с сыновьями хранили сотни индейских скальпов (разумеется, должным образом обработанных, выдубленых), но не на всеобщем обозрении.

Старуха Шафф, приземистая и бокастая, словно пробка, поднималась каждое утро в 6:30. При помощи служанки она принимала ванну; читала вслух из Библии; спускалась вниз ровно к половине восьмого, чтобы прочитать молитвы для слуг; завтракала; затем вновь поднималась наверх, чтобы написать письма, заняться шитьем, штопаньем и еще раз почитать Библию. Главная трапеза дня, к изумлению Кристабель, имела место в два часа пополудни. Она проходила по всем правилам этикета, хотя присутствовали на ней обычно только Эдгар, она и старая миссис Шафф. (Как сказала старуха Кристабель, кухня предназначалась исключительно для слуг и находилась в полуподвале. Еду готовили люди, которых Кристабель никогда не видела, а наверх, в буфетную, ее относил глухонемой слуга.)

Двое маленьких сыновей Эдгара ели в полдень, а потом в половину шестого у себя в детской под присмотром гувернера. В первое же утро по прибытии в Шафф-холл, Кристабель, в наряде с цветочным узором и с замотанным на голове наподобие тюрбана желтым шарфом, проходила мимо детской и из любопытства заглянула внутрь. К своему несказанному удивлению, увидела вдруг мужчину, видимо, это и был гувернер мальчиков: он стоял у открытого окна, держа в руках очки, и потирал переносицу, бормоча что-то неразборчивое. Кристабель не могла определить, какого он возраста. Его темно-русые волосы были подстрижены кое-как и ниспадали на воротник неровными прядями; его мужественный, чисто выбритый подбородок был, пожалуй, почти квадратным; кожаная заплата на правом локте твидового пиджака оторвана. Он был крепко сбит, этакий молодой бычок, и больше напоминал сына фермера, чем учителя, получившего образование за границей, в Англии и Германии, и побывавшего в услужении у лучших семьей восточной части страны.

Что-то в его позе, в томности и меланхоличности его повадки тронуло Кристабель до глубины души. Она глядела на него, стоя в дверях, и в то же время думала, кого же он ей напоминает. Этот привлекательный, правильный профиль, эти неуклюже-широкие плечи, из-за чего пиджак натягивался по спине, образуя складки…

Вдруг он обернулся — увидел ее, и у него перехватило дыхание.

Это был Демут Ходж!..

Страсть

Именно в результате ошеломительной вспышки страсти — поразительного в существе столь хрупком и в остальном столь покорном — Гарнет Хект познакомилась с лордом Данрейвеном, которому было суждено привнести в ее жизнь мучительное чувство вины.