Сага о двух хевдингах

Сторбаш Н.В.

Я пожал плечами. Как по мне, верно поступил.

— У живичей ведь разные рабы есть, и относятся к ним по-разному. Есть холопы, обычно это сами живичи. Они стали трэлями либо потому что родились у трэлей, либо сами продали себя в рабы, либо в наказание за кражу или поджог, если не смогли выплатить виру. К таким относятся по-доброму, порой дают свободу. А коли холоп сумел выкупить себя у хозяина, так и исток может получить, как вольный человек. Впрочем, в холопы и люди с истоками попадают.

— Врешь! — выпалил я. — Не может рунный трэлем быть.

— У вас не может, а в Альфарики может. И такое

там увидишь. Так вот, кроме холопов есть еще челядь. Это полонённые в бою. Обычно рунных всех вырезают, а женщин и детей забирают в полон, потом продают. Вот таким запрещено истоков касаться.

— А если случайно выходит?

— Сам я не видел, но слышал, будто одного такого челядина, что ненароком сумел коснуться истока, заставили твариной крови испить. И дальше боги решали, выжить ему или нет. Он не выжил.

— А если я захочу, чтоб ты рунным стал, неужто тоже заставят твариную кровь пить?

Держко отвернулся, но все же ответил:

— Перво-наперво надо волю дать, а уж потом раб может делать что угодно.

Я оперся рукой о борт, подумал немного и сказал:

— Ты, Держко, мужик вроде сметливый, чужие речи схватываешь быстро. Продавать тебя не буду, при себе оставлю, а ты будешь пересказывать, что живичи говорят, и наши слова им передавать. И коли не обманешь, так я тебе волю дам.

Но трэль не обрадовался, не пал на колени и в вечной преданности клясться не стал.

— Делать буду что скажете. Лгать не буду. А остальное уж на твоей совести.

Я дернул его за ворот, ухватил за бороду и закричал:

— Так ты, что ж, трэль, моим словам не веришь? За лгуна меня держишь?

Держко же, отведя взгляд, спокойно ответил:

— Стар я больно, чтоб людям верить. Это юнцом я мечтал, что получу волю не силой, а по чести, заслужу трудом и верностью, стану воином, солью истоки в два потока, отыщу своих родичей, выкуплю. Мы все вернемся в исконно варянские земли и будем жить по-прежнему. Уж как я радовался, что меня северянин купил, как я ему служил! Зубами землю грыз, говорить выучился так, что по языку не отличить от норда, наизнанку выворачивался. Верил ему, как никому прежде. Даже когда он меня на рабский рынок повел, верил. Когда с веревкой на шее стоял, верил. И когда за ту веревку живич взялся, верил. А потом увидел, что северянин серебро, за меня полученное, в руке на вес мерит, понял, что нет никому веры. И нечего волю ждать и выпрашивать.

— Так чего ж не сбежал?

— Куда бежать? Зачем? Одному в варянские земли воротиться? И как бы я беглым родичей спас? А потом уж и забылось. Не умею я жить вольным. Привык уж трэлем.

После того прогнал я прочь Держко. Разонравился он мне после таких слов. Не знаю, каким он был до плена, но потом рабство крепко въелось в его кости. И впрямь, отпусти его на волю, так он помрет, не зная, как дальше жить. На первых порах пусть толмачом побудет, а дальше уж решу, что с ним делать. Наверное, раба, который понимает и нордскую, и живую, и друлингову речь, за хорошую цену возьмут.

* * *

Не сразу мы поняли, что плывем не по Северному морю, а уже зашли в Дёккхаф. В Мрачном заливе вода не так солона, и ветра непрестанно то в нос, то в корму дуют, редко когда в бок заходят. Игуль приободрился, ведь скоро будет остров

Триггей, где живут неведомые вингсвейтары, после которых друлингов можно будет не опасаться.

Вообще, по словам торговца, в Мрачном море островов немного, потому спутать сложно. Мы не спутали.

Триггей поменьше острова, где стоит Сторбаш, но выглядит намного приветливее. Никаких тебе высоких каменных обрывов или неприступных скал. Пологие берега с крупной галькой, светлые леса, явно есть пресная вода, а посередине возвышается гора. И хотя до причала «Соколу» с «Утробой» пришлось обогнуть пол-острова, за нами наблюдали с самого начала. И на пристани нас уже ждали.

Тут, недалеко от берега, расположилось небольшое поселение, в котором больше всего выделялись два длинных дома, каждый на сотню или полторы сотни человек. А еще тут стояли торговые ряды с купцами из разных мест, ходили румяные девки, распустив волосы по плечам, слышался стук молота. Не очень-то и похоже на тех суровых вингсвейтар, о которых говорил Игулев трэль.

Едва мы успели ступить на причал, как к нам подбежали два мужика, рыжий и черный, и с ходу набросились.

— Приветствую вас, братья-норды, на острове вингсвейтар. Поди, умаялись идти с самых Северных островов? Коли соскучились по крепкому нордскому пиву да по нашей густой похлебке, так прошу в мой гостевой дом. Места хватит на всех, на оба корабля! — говорил рыжий.

— Зачем столько плыть, чтоб есть и пить то, что уже сотню раз едено и пивано! — перебил его чернявый, кому нордский явно был неродным. — Вы же к живичам идете! Так пожалуйте ко мне, распробуете лучшие живичские блюда, подивитесь на печь, с которой спать тепло, будто у матери под боком!

— Печь! Эка невидаль. Наш нордский очаг зачем-то испохабили камнями и глиной, крышку придумали, вот и вся печь. Дымит, коптит, а не греет. А у меня девки, знаете, какие жаркие! Без одеял можно спать! И девки всякие: хошь живичские, хошь нордские, хошь еще какие!

— А черных нету! Только у меня есть черная девка, вся как уголек, только зубы белые.

— Вот и все твое богатство: черная девка. А пиво у тебя снулое, на лягушках настоянное.

— Не слушайте его, брехуна рыжего. Зачем же на лягушках? На ягодах и на травах, да такое, что рот сам добавки просит.

Слушал я их перебранку, слушал, потом махнул чернявому. Тот обрадовался и повел к одному из тех длинных домов. Гостей, кроме нас, у него не было, так что мы могли выбрать любые кровати, чтоб лечь. Поглядел я и на те печи. И впрямь ничего особенного, просто с одной стороны очага из камней и глины сложена эдакая чаша, поставленная на бок. Но чернявый нас уверил, что еда в такой печи намного вкуснее той, что на очаге готовится.

Ульверов, конечно, больше черная девка интересовала, но мне она вовсе не глянулась. Мелкая, тощая, вся трясется то ли от холода, то ли со страху, и не как уголек черная, а скорее серая, носом шмыгает, с ноги на ногу переступает. Сколько зим ей было? Хорошо, хотя б двенадцать прожила. Пальцем я ее, конечно, потыкал, щеку слюной потер, вот и весь интерес. Но то я! Я ж черных людей не в первый раз вижу. А вот ульверы наши ее как диковинку разглядывали, смеялись, крутили так и сяк, юбку задирали. Но всё остальное у девки было точь-в-точь как у наших.