Сага о Форсайтах
Шрифт:
– Спасибо, - сказал он, - я только что съел пирожок, нет, даже целых два. Извините меня!
Маленькая леди поймала его за руку.
– Ну, до свидания, молодой человек! Рада была вас видеть. Вы не красавец, но ваше лицо мне нравится. Кланяйтесь от меня вашей малютке. Вы непременно должны пойти посмотреть Брэйнза, он настоящий гений.
Окаменев у двери, Майкл смотрел, как Джун повернулась, как она вошла, порывисто двигаясь, словно взлетая, мешая сидевшим за столиками кондитерской. Наконец он двинулся с места и пошел с незакуренной папиросой во рту, ошеломленный, как боксер, которого первый удар чуть не сбил с ног, а второй заставил выпрямиться.
Флер у Уилфрида - там, в его комнате; быть может, в его объятиях! Он застонал. Упитанный молодой человек в новой шляпе отшатнулся от него. Нет, нет! Этого ему никогда не вынести! Придется
– Не можете ли одолжить нам папиросу, мистер?
Смутная фигура с приятным грустным лицом стояла в тени статуи Австралии; эмблемы изобилия, окружавшие статую, показались даже противными.
– Ну конечно, - сказал Майкл.
– Берите все!
– он высыпал папиросы в руку просящего.
– И портсигар берите - "память о Вестминстере", - вам за него дадут тридцать монет. Счастливо!
И он понесся дальше. Смутный возглас: "Послушайте, мистер!" - раздался ему вслед. Жалость - чушь. Чувства - ерунда! Что же ему - идти домой и ждать, пока Флер... освободится и тоже придет домой? Ну нет! Он повернул к Челси и крупными размашистыми шагами пошел дальше. Освещенные магазины, мрачный, огромный Итонсквер, Честер-сквер, Слоун-сквер, Кингс-Род - дальше, дальше! Нет, хуже, чем окопы, - хуже всего эта жалящая, как скорпион, разбуженная ревность. Да, и он чувствовал бы ее еще сильнее, если бы не второй удар. Не так больно, когда знаешь, что Флер была влюблена в своего кузена, и Уилфрид тоже, быть может, для нее ничто. Бедная девчурка! "Ну, а как же теперь?" - подумал он. Как себя вести в черные дни, в горькие минуты? Что делать? А что делал человек на войне? Внушал себе, что не он - центр всего, развивал в себе какое-то состояние покорности, фатализма. "Пусть я умру, но Англия жива" - и прочие душещипательные лозунги. А теперь, в жизни? Разве это не то же самое? "Погибает, но не сдается" - может быть, это и чушь, но все-таки вставай, когда тебя свалили. Мир огромен, человек - ничто. Неужели страсть, ревность могут вывести человека из равновесия, как об этом говорят Нэйзинг, Сибли, Линда Фру? Неужели слово "джентльмен" пустой звук? Неужели? Сдержаться, владеть собой - или опуститься до визга и мордобоя?
"Не знаю, - подумал он, - просто не знаю, что я сделаю, когда увижу ее". Стальная синева надвигающегося вечера, голые платаны, широкая река, морозный воздух! Майкл повернул домой. Дрожа, он открыл наружную дверь, дрожа вошел в гостиную...
Когда Флер ушла к себе, оставив его с Тинг-а-Лингом, он не знал - верит он ей или нет. Если она так долго могла скрывать от него то, другое, значит она могла скрыть все что угодно! Поняла ли она его слепа: "Ты должна поступать так, как тебе хочется, - иначе было бы несправедливо"? Он сказал эту фразу почти машинально, но это правда. Если она никогда не любила его хоть немного, он не имеет никакого права на что-нибудь надеяться. Он все время был на положении нищего, которому она подавала милостыню. Ничто не может заставить человека подавать милостыню, если он не хочет. И ничто не может заставить человека продолжать брать милостыню - ничто, кроме страстной тоски по ней, тоски, тоски!
– Ты, маленький джин, ты, счастливый лягушонок! Одолжи мне свое спокойствие,
Тинг-а-Линг посмотрел на него пуговками глаз: "Когда ваша цивилизация догонит мою, - как будто говорил он, - а пока почешите мне грудку".
И, почесывая желтую шерсть, Майкл думал: "Возьми себя в руки! Люди на Южном полюсе при первой метели не ноют: "Хочу домой! Хочу домой!" - а держатся изо всех сил. Ну, нечего киснуть!" Он спустил Тинга на пол и прошел к себе в кабинет. У него лежали рукописи, о которых рецензенты от Дэнби и Уинтера уже дали отзыв. "Печатать невыгодно, но вещь настоящая, заслуживает внимания". Дело Майкла заключалось в том, чтобы проявить внимание, дело Дэнби - отставить рукопись со словами: "Напишите ему (или ей) вежливое письмо, что мы, мол, очень заинтересованы; сожалеем, что не можем издать. Надеемся иметь возможность познакомиться со следующей работой автора и так далее. Вот и все".
Майкл зажег настольную лампу и вынул рукопись, которую уже начал читать.
"Все вперед, все вперед, отступления нет, победа иль смерть".
"Все вперед, все вперед, отступления нет, победа иль смерть".
Припев черных слуг из "Полли" [20] неотступно вертелся у него в голове. А, черт! Надо кончать работу. Майкл умудрился кое-как дочитать главу. Он вспомнил содержание рукописи. Там говорилось о человеке, который, будучи мальчиком, увидел, как в доме напротив горничная переодевалась в своей комнате, и это произвело на него столь сильное впечатление, что, будучи женатым, он вечно боролся с собой, чтобы не изменять жене с горничными. Его комплекс был раскрыт и должен был быть выявлен. Очевидно, вся остальная часть рукописи описывала, как этот комплекс выявлялся. Автор подробно и добросовестно излагал все те физические переживания, пропускать которые считалось отсталостью и "викторианством". Огромная работа - а времени на просмотр тратить не стоило! Старому Дэнби до смерти надоел Фрейд, и на этот раз правота старого Дэнби не раздражала Майкла. Он положил рукопись на стол. Семь часов! Рассказать Флер все, что он узнал о ее кузене? Зачем? Этого все равно не поправить! Если только она говорит правду об Уилфриде! Он подошел к окну - звезды вверху, полосы внизу - полосы дворов и садов.
"Все вперед, все вперед, отступления нет, победа иль смерть".
– Когда приедет ваш отец?
– послышался голос.
"Старый Форсайт"! О боги!
– Кажется, завтра, сэр. Заходите. Вы как будто первый раз в моей конуре?
– Да, - сказал Сомс.
– Славно. Карикатуры. Вы их собираете - пустое дело!
– Но ведь это не нынешнее - это воскрешенное искусство, сэр.
– Издеваться над ближним - это не по мне. Они только тогда и процветают, когда кругом творится чепуха и люди перестают прямо смотреть на вещи.
– Хорошо сказано, клянусь!
– заметил Майкл.
– Не присядете ли, сэр?
Сомс сел, привычно положив ногу на ногу. Тонкий, седой, сдержанный закрытая книга в аккуратном переплете. Интересно, какой у него комплекс? Впрочем, какой бы он ни был. Сомс его, наверно, не станет выявлять. Даже трудно себе представить такую операцию.
– Я не увезу своего Гойю, - сказал он неожиданно, - считайте, что он принадлежит Флер. Вообще, если бы я видел, что вы оба больше думаете о будущем, я бы сделал еще кое-какие распоряжения. По-моему, через несколько лет налог на наследство так повысят, что впору будет ничего не завещать.
Майкл нахмурился.
– Я бы хотел, сэр, чтобы вы всегда помнили: то, что вы делаете для Флер, вы делаете для Флер. Я всегда смогу жить, как Эпикур; у меня хватит на хлеб, а по праздникам - на кусочек сыра.
Сомс пристально посмотрел на него.
– Знаю, - проговорил он, - я всегда это знал.
Майкл поклонился.
– Вероятно, вашего отца сильно затронуло падение цен на землю?
– Да, он говорит, что надо взяться за торговлю мылом или автомобилями, но я не удивлюсь, если он снова все перезаложит и будет тянуть дальше.
– Титул без поместья - неестественная вещь, - заметил Сомс.
– Лучше ему подождать, пока я умру, - конечно, если я что-нибудь оставлю после себя. Но вот что я хотел вам сказать: разве вы с Флер не дружно живете, что у вас нет детей?
Майкл ответил не сразу.
– Не могу сказать, - медленно проговорил он, - чтобы мы когда-нибудь ссорились или вообще... я всегда страшно любил ее и люблю. Но ведь вы-то знаете, что я только подобрал обломки.
– Кто вам сказал?
– Я узнал это сегодня - от мисс Джун Форсайт.