Сага о Форсайтах
Шрифт:
"Мы избалованы прошлым благополучием, - думал Майкл.
– Мы ни за что не признаемся в том, что больны, и, однако, остро ощущаем свою болезнь!"
Англия с серебряной ложкой во рту! Зубов у нее уже не осталось, чтобы эту ложку удерживать, но духу не хватает расстаться с ложкой! А наши национальные добродетели - выносливость, умение все принимать с улыбкой, крепкие нервы и отсутствие фантазии? Сейчас эти добродетели граничат с пороками, ибо приводят к легкомысленной уверенности в том, что Англия сумеет как-нибудь выпутаться, не прилагая особых усилий. Но с каждым годом остается все меньше шансов оправиться от потрясения, меньше времени для упражнения в британских "добродетелях". "Тяжелы мы на подъем, - думал Майкл.
– В тысяча девятьсот
С этими мыслями он повернул на восток. В театрах начались спектакли. "Великий паразит", как называл Лондон сэр Джемс Фоггарт, лежал, пустынный, залитый огнями. По бессонной Флит-стрит Майкл прошел в Сити, горячечный днем, мертвый ночью. Здесь все богатство Англии дремало после дневного разгула. Сюда стягивались все нити национального кредита, основанного - на чем? На сырье и продуктах питания, которых каждая новая война может лишить Англию, беззащитную против воздушного нападения; на рабочей силе, не вмещающейся в европейские масштабы. И все же пока что кредит Англии стоит высоко и всем импонирует, кроме разве тех, кто получает пособие. Обещание заплатить все еще дает Англии возможность купить все, что угодно, только не душевный покой. Майкл брел дальше, миновал Уайтчепл, еще людный и красочный, дошел до Майл-Энда. Здесь дома были ниже, словно не хотели заслонять звездное небо, к которому нет путей. Майкл как бы перешел через границу. Тут обитала как будто иная раса, была другая Англия, но тоже живущая сегодняшним днем и не менее беззаботная, чем Англия Флит-стрит и Сити. О, пожалуй, еще более беззаботная! Ибо обитатели Майл-Энда знали, что не в их власти оказывать влияние на политику. Миля за милей тянулись серые улицы с низкими домами, улицы, уходившие к заброшенным полям. Но Майкл дальше не пошел; он увидел кино и завернул туда.
Сеанс давно начался. Героиня лежала, связанная, поперек седла злодея-ковбоя, скакавшего на диком мустанге. Через каждые десять секунд на экране появлялся Джон Т. Бронсон, управляющий туксонвильскими медными рудниками; он мчался в шестидесятисильном паккарде, намереваясь перерезать дорогу злодею, раньше, чем тот достигнет реки Пима. Майкл наблюдал за своими соседями. Как упиваются! Сильное и прочное правительство очень оно им нужно! Кино - вот болеутоляющее средство. Он видел, как упал мустанг, подстреленный Джоном Т. Бронсоном, а на экране появились слова: "Волосатый Пит не отступает... Она не достанется тебе, Бронсон". Здорово! Пит швыряет женщину в реку. Джон Т. Бронсон прыгает в воду, хватает героиню за волосы. Но Волосатый Пит опустился на одно колено и прицелился. Пули прорезали поверхность воды. Одна пуля прострелила плечо героине - ух, какая дырка! Это что за звук? Джон Т. Бронсон скрежещет зубами. Вот он подплыл к берегу, вытащил героиню на сушу. Достает из-под, кепки револьвер. Слава богу, сухой!
"Берегись, Волосатый Пит!" Облачко дыма. Пит корчится на песке, хватает его зубами, сейчас съест! "Волосатый Пит покончил счеты с жизнью". Темп музыки замедляется. Джон Т. Бронсон поднимает очнувшуюся героиню. На берегу реки Пима они стоят обнявшись. Солнце заходит. "Наконец-то, любимая!"
"Правильно, - размышлял Майкл, выходя на залитую электрическим светом улицу.
– Назад к земле! Ходите за плугом! Когда у них есть кино? Как бы не так!" Он снова повернул на запад, поднялся на империал автобуса и занял место рядом с человеком в замасленном костюме. Они ехали молча; наконец Майкл сказал:
– Как вы смотрите на политическое положение, сэр? Человек - быть может, слесарь - ответил, не поворачивая головы:
– По-моему, они перехитрили сами себя.
– Должны были дать бой по русскому вопросу, не правда ли?
– Нет, с этим у них бы тоже не вышло. Они должны были продержаться до весны и начать борьбу за введение жесткого бюджета.
– Настоящий классовый подход?
– Да.
– И вы считаете, что классовая политика может справиться с безработицей?
Человек пожевал
– Эх! Политикой я сыт по горло! Сегодня есть работа, завтра - нет; что толку в политике, если она не может дать тебе постоянной работы?
– Совершенно верно.
– Репарации, - продолжал сосед, - нам от этого лучше не будет. Рабочие всех стран должны сплотиться.
И он посмотрел на Майкла: как, мол, тебе это понравится?
– А вы не подумываете о том, чтобы эмигрировать в доминионы?
Тот покачал головой.
– Не очень-то мне нравятся те, что приезжают из Австралии и Канады.
– Следовательно, вы заядлый англичанин, как и я.
– Верно!
– сказал сосед.
– Прощайте, мистер!
– и он вышел.
Майкл ехал, пока автобус не остановился под Большим Бэном. Было около полуночи. Опять выборы! Удастся ли ему пройти вторично, не заявляя о своих подлинных убеждениях? Нет ни малейшей надежды за три недели растолковать сельским избирателям сущность фоггартизма. Даже если он начнет говорить сейчас и не замолчит до самых выборов, они поймут только, что он держится очень крайних взглядов по вопросу об имперских преференциях, что, кстати, близко к истине. Не может он заявить, что Англия идет по неверному пути, - тогда вообще лучше снять свою кандидатуру. Не может он пойти к рядовому избирателю и сказать ему: "Послушайте, нечего надеяться на то, что в течение следующих десяти лет условия жизни значительно улучшатся; сейчас мы должны терпеть, за все переплачивать для того, чтобы через двадцать лет Англия могла сама себя прокормить и не жить под угрозой голодной смерти". Разве можно говорить такие вещи! И не может он заявить своему комитету: "Друзья мои, политическая платформа, на которой я стою, других сторонников пока не имеет".
Нет! Если избираться снова, нужно забыть о личных мнениях. Но стоит ли избираться снова? Трудно было найти человека менее тщеславного, чем Майкл; он понимал, что он "легковес". Но этого конька он оседлал прочно; чем дальше, тем громче ржал конек, тем больше это ржание напоминало глас вопиющего в пустыне, а пустыней была Англия. Заглушить это ржание; изменить Блайту; махнуть рукой на свои убеждения и все-таки остаться в парламенте - этого он не мог. Словно вернулось время войны. Затянуло, а выхода нет. А его затянуло, засосало глубже поверхностных интересов межпартийной борьбы. Фоггартизм стремится к практическому разрешению самых больных для Англии вопросов - впереди независимая, уравновешенная империя; Англия, обеспеченная от воздушных нападений и свободная от безработицы, вновь обретенное правильное соотношение между городом и деревней. Неужели все это безнадежные мечты? Похоже, что так. "Ну что ж, - подумал Майкл, открывая свою дверь, - пусть считают меня дураком, я со своих позиций не сдвинусь". Он поднялся к себе, открыл окно и выглянул на улицу.
Великий город все еще гудел; в небе отражались миллионы огней. Виден был какой-то шпиль и несколько звезд; неподвижно застыли деревья в сквере. Тихая безветренная ночь. Майкл вспомнил далекий вечер, когда Лондон выдержал последний налет цеппелинов. Три часа просидел тогда выздоравливающий Майкл у окна госпиталя.
"Какие мы все дураки, что не отказываемся от воздушной войны!
– подумал он.
– Но раз уж мы не отказываемся от нее, необходимо создать мощный воздушный флот. Мы должны обезопасить себя от воздушных нападений. Умный человек - и тот это поймет!"
Под окном остановились двое; одного он знал - это был его сосед.
– Вот увидите, - сказал сосед, - эти выборы не останутся без последствий.
– Да что от них толку, от последствий?
– сказал другой.
– Не надо вмешиваться; все сделается само собой. Надоела мне вся эта болтовня. Уменьшат подоходный налог на шиллинг - вот тогда посмотрим.
– А что делать с земельной проблемой?
– А, к черту землю! Оставьте ее в покое, фермерам только того и нужно. Чем больше вмешиваешься в эти дела, тем хуже.