Сага о Хельги
Шрифт:
– Многие говорят, что споры юнцов не стоят того, чтобы серьезные мужи разбирали их на тинге, но Торгилю минуло уже шестнадцать лет, и в моих краях сказали бы, что он вправе просить правосудия. О Хельги сыне Торбранда я слышал, что его тоже нельзя назвать младенцем, что не может ответить за то, что натворил. И коли сидел он за одним столом с мужами, ответ ему предстоит держать как мужу. – Тут он посмотрел на Хельги, который стоял в толпе рядом с Бьёрном. – Хотя признаю я его право отказаться от этого спора и перепоручить его своему отцу. Что же до спора Торгиля с Хельги, то я не назвал бы его детской ссорой, ибо Торгиль будет носить след о нем всю отмеренную норнами[14]
Бьёрн увидел, как Хельги побледнел. Видно, сильна была его надежда на то, что Торвинд Кабан, боясь обвинения в нарушении мира, захочет, чтобы эту тяжбу рассудили как простую ссору без членовредительства. Так судили бы по закону, если бы Гутторм обвинил Бьёрна в том, что тот его едва не задушил. А возможно, просто посмеялись бы над тем, кто не может дать сдачи, и прогнали бы его прочь. Бьёрн наклонился к брату и прошептал:
– Кабан хочет твоей крови или серебра, как за увечье, но ему надо доказать, что ссору затеял ты. А для этого придется ему рассказать всем о твоем ниде и тем ославить и себя, и своих сыновей.
Торбранд в это время в стороне перешептывался с Асгримом с Серой горы, отцом Торгунн.
Торвинд Кабан же продолжал:
– И раз увечье нанесено, и даже слепой может его увидеть или ощупать, – он показал на Торгиля, – то я требую виру в размере обычного возмещения за увечье свободного бонда. В этом случае я и моя семья готовы забыть об оскорблении, которое нам тут нанес Хельги сын Торбранда. Если же Хельги или Торбранд не готовы принять тот мир, что я им перед всеми предлагаю, то требую я судебного поединка между Хельги сыном Торбранда и Торгилем сыном Торвинда. И прошу судей не забыть про ранение моего сына и назначить поединок не ранее чем через три дня.
Хельги побледнел еще больше и спросил у Бьёрна, думает ли он, что их отец согласится заплатить виру Торвинду Кабану. Бьёрн ответил ему, что на это можно даже не рассчитывать, потому как отец их не станет платить виру за увечье, которого нет, ибо и руки, и ноги, и глаза у Торгиля невредимы. А ожог на лице не стоит двух марок серебра. И, видать, Кабан ведет дело к поединку. Хельги слова о поединке совсем не порадовали, ибо трудно было ему представить, что сможет он совладать с Торгилем, даже если у того будет повязка, мешающая видеть.
Торвинд Кабан, сказав свои слова, отошел от скамьи судей к своим сыновьям и спутникам, сопровождавшим его в путешествии из Хиллестада. Пришло время говорить Харальду Тордсону:
– Прежде чем придет нам время услышать, что скажет нам Торбранд сын Торира, хочу я напомнить, что рассудить нам здесь предстоит не столько обвинение в увечьях, ибо в размере их нам еще предстоит разобраться, сколько в нарушении мира. Когда бы Торвинд сын Торвинда из Хиллестада не захотел разбирать эту тяжбу как ссору между взрослыми мужами, а отнесся бы к ней, как к мелкой потасовке на дальнем конце стола, то и о нарушении мира говорить бы не следовало. Однако теперь, когда Торвинд Торвиндсон потребовал виру или судебного поединка, я как хозяин дома, в котором были обижены мои гости, требую возмещения с Торгиля сына Торвинда, что нарушил мир тем, что начал наносить Хельги сыну Торбранда удары ножом.
Бьёрн подмигнул Хельги, который, казалось, воспрял духом и стал смотреть по сторонам. И взгляд его во многих глазах встречал поддержку и одобрение.
Прежде чем Харальд Тордсон смог продолжить, Торвинд Кабан снова вышел к скамье судей и попросил слова:
– Всякий знает, что мир в доме священен, – сказал он. – И всякий знает, что нарушивший этот мир
Тут, очевидно, как было договорено с Торбрандом, из толпы вышел их сосед, Асгрим с Серой горы, известный знаток законов, которого не выбрали в состав судей только потому, что знание свое привык он использовать больше во благо себе, чем другим. Он сказал так:
– Говорить меня попросил Торбранд сын Торира, потому как силен он больше в делах усадьбы, чем в законах. И от его имени хочу я сказать всем, кто здесь собрался, что оскорбление словами не может подтверждаться клятвой, как говорит древний закон. Ибо сначала судьи должны разобраться, что за слова были сказаны, а затем решить, было ли в них оскорбление. Посему хочу я, чтобы Торгиль Торвиндсон вышел сюда и рассказал нам всем о тех словах, что сказал ему Хельги Торбрандсон, и чтобы потом Хельги Торбрандсон подтвердил, что говорил такие слова. А потом могли бы мы выслушать свидетелей.
Все судьи закивали в знак одобрения слов Асгрима. Торвинд Кабан попытался что-то возразить, однако никакого подходящего толкования закона не вспомнил. Тогда он сказал, что, по его мнению, слова, сказанные Хельги, и так уже слышали многие, и что не дело позорить его семью, повторяя их еще раз. На это Асгрим ответил, что судьи должны услышать эти слова сами. От него или от Торгиля, потому как полагаться на женщин, сидевших недалеко, когда вспыхнула ссора, никак невозможно. Ибо всякий знает, что женская память короче самого короткого слова. И не зря потому женщин призывают в свидетели, только когда других свидетелей нет.
Пока Асгрим говорил, Торбранд подошел к сыновьям и тихо сказал Хельги:
– Не знаю, как ты сможешь выстоять против Торгиля с мечом в руке, а платить серебром человеку, оскорбившему моего сына – не в моих привычках. Слыхал я, что в земле англов так принято, и каждый год тамошние вожди собирают серебро, чтобы отдать его морским конунгам, пришедшим грабить и разорять их земли. Но там они веруют в Белого Христа, который велел им, как я слышал, не мстить обидчикам. Наши боги не одобряют подобную глупость, и если я один раз заплачу виру человеку, ударившему ножом моего сына, то недолго и остальное серебро останется в моих руках, ибо желающих таким образом добыть себе богатство будет немало. Посему и позвал я Асгрима и пообещал ему добрую награду. Но сейчас уже все зависит не от него, а от Кабана и его сына.
И действительно видно было, как колеблется Торвинд Кабан. Ясно было, что не имелось у него желания еще раз услышать нид про свою семью. Но и ожог на лице Торгиля требовал мщения. И долго бы он переминался с ноги на ногу и качал головой, если бы Харальд Тордсон не поторопил его:
– Так каково же было оскорбление, нанесенное сыну твоему? Или оно было такое незначительное, что ты уже и позабыл о нем?
– Память у меня хорошая, – ответил Кабан, – но слов тех я произносить не буду. Достаточно моей клятвы. И клятвы моего сына. Однако вижу я, что не хорошо относятся к чужакам в здешних местах. Что ж, я снимаю обвинение с Хельги сына Торбранда. А дальше судите, как знаете.