Сага о Копье: Омнибус. Том I
Шрифт:
Фисбен ступил на каменное небо, по-прежнему держа тело Флинта на руках.
Полуэльф хотел было последовать за ним, но так и не смог заставить себя переползти через край. Это было все равно, что прыгать прямиком в Бездну. Зато он видел, как старый маг, двигаясь так осторожно, точно боясь разбудить спящее дитя, вышел на самую середину черного озера.
— Фисбен!.. — окликнул его Танис.
Старик не остановился и не оглянулся, продолжая шагать среди мерцающих звезд. Танис почувствовал, как к нему подполз Тассельхоф. Танис ощупью нашел его ладошку и крепко стиснул ее в своей.
Между тем старый волшебник достиг середины озера… и исчез.
Танис сдавленно ахнул. Тассельхоф прыгнул вперед, прямо на зеркально-гладкую поверхность,
— Нет, Тас, — тихо проговорил полуэльф. — В это путешествие он все-таки отправится без тебя. Ты не можешь последовать за ним. Пока не можешь. Останься со мной, пожалуйста. Ты очень мне нужен.
К его некоторому удивлению, кендер послушался. Отступив от края, Тас вытянул руку.
— Смотри, Танис! — дрожащим голосом прошептал он. — Созвездие!.. Оно вернулось!..
И Танис увидел, как в черной бездне вновь засияло созвездие Доблестного Воителя. Сперва оно мерцало, потом вспыхнуло в полную силу, наполнив темное озеро иссиня-белым сиянием. Танис быстро вскинул глаза… но нет, небо над ними было пустынно по-прежнему…
4. Рассказ вечного человека
— Танис!.. — долетел голос Карамона.
— Берем… — неожиданно вспомнив о том, что он только что натворил, Танис выпрямился и пошел, спотыкаясь, туда, где остались Тика и Карамон. Перед ними, на окровавленных камнях, лежало тело Берема. Но вот Берем… зашевелился, а потом застонал, но не как от боли, а как будто бы от воспоминания о ней. Прижал к груди трясущуюся руку — и начал подниматься. О страшной ране, нанесенной мечом полуэльфа, напоминали только следы крови на одежде и теле, но к тому времени, когда подошел Танис, пропали и они.
— Понял теперь, почему его называют Вечным Человеком? — сказал Танис посеревшему Карамону. — В Пакс Таркасе он умер у нас со Стурмом на глазах, умер, раздавленный каменными глыбами. Он умирал несчетное множество раз и всякий раз воскресал. При этом он утверждает, что понятия не имеет, каким, дескать, образом… — И Танис подошел вплотную к Берему, который следил за ним угрюмо и настороженно. — Но ведь на самом деле ты знаешь, а, Берем? — спросил полуэльф. Он говорил негромко и казался спокойным. — Знаешь, — повторил он уверенно. — И ты расскажешь нам обо всем. Потому что от этого могут зависеть жизни многих. Очень многих. Берем.
Тот опустил глаза.
— Мне очень жаль… что так вышло с твоим другом, — пробормотал он. — Я пытался помочь, но… видно, ничего уже нельзя было…
— Я знаю, — Танис сглотнул. — Я тоже сожалею… о том, как поступил с тобой. Я… я ничего перед собой не видел и плохо соображал, что делаю…
Но, говоря таким образом, Танис сам понял, что лжет. Видеть-то он видел. Но не то, что было на самом деле, а то, что ему хотелось. Сколько раз в его жизни уже бывало подобное, сколько раз он принимал за истину то, что на самом деле ему только мерещилось! Он не сумел понять Берема потому, что ему и не хотелось его понимать. Более того — Берем стал для него воплощением всего того темного и тайного в его собственной душе, о чем Танис предпочитал думать пореже. Убивая Берема, полуэльф как бы пырнул мечом себя самого…
И этот удар словно прорвал давно назревавший нарыв, выпустив наружу ядовитый гной, который исподволь разъедал его душу. Теперь язва начнет зарастать — смерть Флинта пролилась в его сердечные раны, словно бальзам, напомнив ему о высших ценностях… о благодати… Наконец-то Танис избавился от темного, гнетущего чувства вины. Что бы ни случилось в дальнейшем — он знал, что сделал все от него зависевшее и до последнего пытался что-то поправить. Да, он ошибался, но эти ошибки следовало простить — и продолжать жить…
Быть может, именно это и прочел Берем в глазах полуэльфа. Во всяком случае, во взгляде Таниса было и горе, и сострадание к его собственной, Берема, участи.
— Я так устал, Танис, — неожиданно проговорил Вечный Человек,
— Мы все боимся, — вздохнул Танис и потер воспаленные глаза. — Ты прав, конец близок, а тьма и не думает расступаться. Похоже, все зависит от тебя. Берем.
— Я… я не… я расскажу вам все, что могу, — запинаясь, выговорил Берем. Он точно клещами вытягивал из себя каждое слово. — Но вы должны обязательно помочь мне! — Он схватил Таниса за руки. — Обещайте, что вы мне поможете! Обещайте!..
Танис хмуро ответил:
— Как же я могу что-то обещать, пока не узнаю всей правды?
Берем сел наземь и прижался спиной к скале, все еще хранившей следы его крови. Остальные устроились кругом, плотнее заворачиваясь в плащи: ветер, задувший с гор, выл и свистел между валунами. Молча, не перебивая, слушали они Вечного Человека. Только Тас, еще не наплакавшийся по Флинту, время от времени принимался шмыгать носом, пряча лицо у Тики на плече.
Сперва Берем говорил очень тихо и как будто неохотно. Иногда он замолкал, борясь с собой, зато потом принимался частить, как если бы слова причиняли ему боль. И все-таки возможность высказать наконец правду, столько лет переполнявшую его душу, приносила ему величайшее облегчение.
— Когда я сказал, что понимаю, каково тебе… — тут он кивнул на Карамона, — …каково тебе было потерять брата, — я сказал правду. У меня… у меня была когда-то сестра. Мы с ней не родились двойняшками, но были, по-моему, даже ближе друг другу. Она была всего на год младше меня. Мы жили на уединенной маленькой ферме недалеко от Нераки. Даже соседей, и то поблизости не было. Наша мама сама выучила нас читать и писать — не ахти какое образование, но по нашей жизни много ли требовалось? Мы с сестрой с детства только и делали, что возились по хозяйству. У меня и друзей-то никого не было, кроме нее. И у нее был только я… Она много работала. Слишком много. Родители наши состарились и стали хворать, а после Катаклизма мы и вовсе еле сводили концы с концами. Какой голод, помнится, был в ту первую зиму!.. То, что рассказывают теперь о Голоде, и малой толики не передает. Вам этого попросту не представить… — Голос его прервался, глаза потускнели. — По стране стаями бродили дикие звери и одичавшие люди, которые были еще хуже зверей… Нам еще повезло — про нашу маленькую ферму мало кто знал. Но сколько ночей мы просидели без сна, с дубинками наготове, а вокруг дома, ожидая чего-то, бродили голодные волки… Моя сестра, чудо-девочка, состарилась у меня на глазах, а ведь ей не исполнилось и двадцати. Волосы у нее стали совсем седыми… как у меня теперь… морщины на лице… Но она не жаловалась. Не пожаловалась ни единого разу… Потом наступила весна, и стало чуточку лучше, и сестра говорила, что теперь у нас, по крайней мере, появилась надежда. Хотя бы семена в землю можно было бросить. Или пойти поохотиться на дичь, вернувшуюся с приходом тепла… Теперь мы прокормимся, говорила она. Она любила охотиться. Она отлично стреляла из лука, и ей нравилось бывать в лесу. Мы часто промышляли вдвоем. В тот день…
Берем замолчал и закрыл глаза. Его затрясло, точно в ознобе. Скрипнув зубами, он продолжал:
— В тот день мы забрались дальше обыкновенного. Молния выжгла подлесок, и мы обнаружили тропу, которой прежде не замечали. Охота выдалась неудачная, и мы пошли по тропе, надеясь подстрелить какого-нибудь зверя. Но потом я заметил, что тропа-то была не звериная. Очень, очень давно ее протоптали человеческие ноги, и вот уже много лет никто по ней не ходил. Я хотел вернуться, но сестра настояла на том, чтобы пойти вперед — ей было интересно, куда приведет нас тропа…