Сага о копье: Омнибус. Том II
Шрифт:
— Как армия?
— В лагере все знают — известия уже распространились. — Гэрик беспомощно развел руками. — Было очень много дел. Во-первых, мы попытались преследовать гномьих лазутчиков.
Карамон фыркнул и тут же сморщился от боли в голове.
— Они наверняка обрушили тоннель.
— Да. Мы пробовали копать, но рыхлая земля все время осыпается. С тем же успехом можно перекопать всю эту проклятую пустыню, — с горечью ответил рыцарь.
— Так что насчет армии? — настойчиво переспросил Карамон, задержавшись перед входом в палатку Рейстлина.
— Люди расстроены, подавлены… — со вздохом признал Гэрик. — Многие сбиты с толку. Я, право, не знаю…
Карамон все понял. Заглянув в полутемную палатку Рейстлина, он сказал:
— Я пойду один. Спасибо за все, что ты сделал, Гэрик, — добавил он с теплотой в голосе. — Ступай отдохни. Мне нужно, чтобы ты хоть немного поспал, прежде чем твоя помощь снова мне понадобится. Если ты не отдохнешь, от тебя будет мало толку.
— Слушаюсь, — отозвался Гэрик и пошел прочь, слегка пошатываясь.
Внезапно он остановился и обернулся. Засунув руку под стальную кирасу, он вынул оттуда испачканный в крови пергамент.
— Мы… нашли это у тебя в кулаке. Написано на языке гномов.
Карамон посмотрел на пергамент, развернул, прочел и снова скатал в трубочку, ничего не сказав и не проявив своих чувств каким-либо иным способом.
Свиток он засунул себе под ремень.
Возле каждой палатки теперь стояли часовые. Карамон жестом подозвал одного стражника и велел ему помочь Гэрику добраться до постели. Затем, приготовившись к самому худшему, он вошел в палатку Рейстлина.
На столе, рядом с открытой колдовской книгой, горела свеча. По всему было видно, что маг рассчитывал вернуться к своим занятиям сразу после ужина, который им так и не удалось закончить. В тени рядом с постелью раненого скрючился на стуле гном средних лет, с лицом, покрытым боевыми шрамами. Карамон сразу признал в нем воина из штаба Регара. Внутри у самого входа в палатку стоял часовой, который приветствовал исполина салютом.
— Подожди снаружи, — приказал Карамон, и стражник вышел.
— Он не дал нам заняться своей раной, — кратко сообщил гном, кивком головы указывая на Рейстлина. — Нужно перевязать. Впрочем, большой разницы нет.
Повязка только поможет удержать внутри то, что уже почти целиком снаружи…
— Я займусь им, — хрипло сказал Карамон.
Гном уперся руками в колени и поднялся, но не вышел, а нерешительно откашлялся, словно не зная, говорить или нет. Приняв решение, он метнул на предводителя взгляд своих быстрых светлых глаз.
— Регар просил тебе сказать. Если хочешь, я мог бы сделать это… ну, ты погашаешь. Быстро и без мучений. Мне приходилось делать это и раньше, я умею.
Дело в том, что я по роду занятий — мясник, забойщик. Сам увидишь.
— Убирайся.
— Как скажешь. — Гном пожал плечами. — Но если бы это был мой брат…
— Ты свободен, — негромко повторил Карамон. Он не глядел на гнома и не слышал даже его тяжелых шагов, когда тот уходил. Все его внимание
Рейстлин лежал на кровати поверх одеяла, зажимая руками свою страшную рану. Он был одет, и его черные одежды, обильно смоченные кровью, прилипли к телу. Нестерпимая боль мучила его, и маг перекатывался то на один бог, то на другой. Каждый вздох вырывался из его горла с низким и хриплым стоном, а в легких что-то рвалось и клокотало.
Но самым страшным для Карамона был взгляд Рейстлина. Блестящие глаза мага смотрели прямо на него, видели его, следили за ним. Рейстлин был в сознании.
Карамон опустился на колени рядом с койкой брата и положил руку на его пылающий лоб.
— Почему ты не позволил им послать за Крисанией? — спросил он мягко.
Рейстлин ответил ему гримасой боли. Скрипя зубами, он с огромным трупом заставил себя произнести несколько слов; при этом в уголках его тонких губ выступила кровавая пена.
— Паладайн… не станет исцелять… меня! — Последнее слово прозвучало как сдавленный то ли всхлип, то ли вскрик.
Карамон в смятении уставился на него.
— Но ты умираешь! Ты не можешь умереть! Ты сам говорил…
Глаза Рейстлина закатились, а голова бессильно откинулась. Изо рта вялыми толчками пошла кровь.
— Время… изменилось… Все… изменилось.
— Но…
— Оставь меня! Дай мне умереть! — взвизгнул Рейстлин в гневе, корчась от боли на одеяле.
Карамон содрогнулся. Он с жалостью посмотрел на Рейстлина, но заострившееся, искаженное страданием лицо не принадлежало тому Рейстлину, которого он знал.
Мудрость и разум спали с его лица, будто маска, оставив вместо себя лишь гордость, тщеславие, алчность и жестокость, не знающую сострадания. Глядя на своего брата-близнеца, Карамон даже подумал, что такого Рейстлина он еще никогда не видел. Перед ним был кто-то совсем чужой, незнакомый.
«Возможно, — подумал Карамон, — такое же лицо было у него, когда в Башне Высшего Волшебства он прожигал голыми руками грудь Даламара. Возможно, таким видел Рейстлина перед смертью Фистандантилус».
Содрогнувшись от ужаса и отвращения, Карамон с трудом оторвал взгляд от этого кошмарного, похожего на оскаленный череп лица и, приняв самый суровый вид, на какой только был способен, протянул вперед руку.
— Позволь мне по крайней мере перевязать тебя.
Рейстлин яростно затряс головой. Испачканная кровью рука оторвалась от раны, зажимая которую, он словно бы удерживал внутри себя жизнь, и стиснула ладонь Карамона.
— Нет! Я проиграл. Прикончи меня! Боги смеются, о, как они смеются! Я не могу выдержать…
Карамон уставился на брата, и внезапно им овладел совершенно необъяснимый гнев, который накопился, должно быть, за годы бесконечных ядовитых насмешек Рейстлина в ответ на его безответную заботу о нем. Он видел, как из-за этого человека гибли его друзья. Из-за него он и сам едва не погиб. Это Рейстлин отверг и убил любовь, которая предлагалась ему совершенно бескорыстно.