Сага о короле Артуре (сборник)
Шрифт:
И вот теперь сам мальчик стоял передо мною во плоти, он дышал, улыбался, на щеках розовел румянец, но ноги нерешительно переминались — он словно не был уверен в радушном приеме. В руках он держал узелок со своими пожитками. Одет он был в серое и закутан в плащ цвета буковых почек. Ни украшений, ни оружия.
— Ты, должно быть, не помнишь меня… — начал было он.
— Отчего же? Ты мальчик, который не Ниниан.
— Да нет же! Я Ниниан. Это одно из моих имен. Правда-правда.
— Ах вот как. Значит, когда я назвал тебя по имени…
— Ну да. Когда ты меня окликнул, я сначала подумал, что ты меня откуда-то знаешь. Но потом — когда ты сказал, кто ты, — я понял, что ты обознался… ну и мне стало страшно. Прости
— Но когда я предложил обучить тебя моему искусству и пригласил к себе, ты сказал, что придешь. Почему?
Его белые руки судорожно теребили узелок. Он по-прежнему стоял на пороге — того гляди, убежит.
— Потому что… Когда ты сказал, что он… тот, другой мальчик… был такой, кто может перенять твое искусство… Ты сразу это почувствовал, ты сам сказал, и он это тоже знал… Так вот… — Мой гость сглотнул. — Я тоже такой. Я всегда чувствовал, что в глубине нашего сознания есть двери, готовые открыться навстречу свету, если только подобрать ключ.
Он замялся, но не отвел от меня глаз.
— И что же?
— Поэтому, когда ты позвал меня вдруг из тумана, это было как исполнение мечты. Сам Мерлин обращается ко мне по имени и предлагает желанный ключ… Даже когда я понял, что ты обознался и принял меня за другого, умершего, я решил, что, может быть, все же смогу занять при тебе его место… Но потом я понял, как глупо с моей стороны надеяться обмануть самого Мерлина. И я не осмелился прийти.
— Но теперь ты осмелился.
— У меня не было выбора, — Он сказал это просто, буднично. — С той ночи я ни о чем другом не мог думать. Мне было страшно, потому что… Да, мне было страшно, но есть такие вещи, от которых невозможно уклониться, которые неотступно преследуют. И не дают ни жить, ни дышать. Ты понимаешь меня?
— Отлично понимаю.
Я старался, чтобы мой голос не задрожал и не сорвался в звон, но, верно, в него все же проник как-то трепет моего сердца, потому что сверху еле слышно, певуче ему отозвалась арфа.
Мальчик ничего не услышал. Он все так же стоял передо мной, готовый ко всему, храбрясь и смиряя себя в мольбе.
— Теперь ты знаешь правду. Я не тот мальчик, которого ты знал раньше. Я тебе незнаком. Не важно, какие чувства у меня там, внутри, — он хотел было ткнуть себя в грудь, но вместо этого только сильнее сжал узелок, — ты можешь думать, что меня учить не стоит твоего труда, я понимаю и даже не прошусь к тебе в ученики. Но если бы ты позволил… если бы ты только позволил мне остаться здесь, я бы спал в конюшне, где угодно, и помогал бы тебе в работе… вот в этом, например, — он кивнул на ступку, в которой я растирал иссоп, — и тогда, может быть, в конце концов ты убедишься…
Тут голос у него опять пресекся. Он замолчал и стоял, глядя мне прямо в глаза и облизывая пересохшие губы.
Не выдержал не он, а я, и первым отвел взгляд. И даже отвернул голову, чтобы спрятать радость, жаром бросившуюся мне в лицо. Я погрузил пальцы в кучу пахучей травы и растер ломкие стебли. Чистый, пряный аромат иссопа ударил мне в ноздри и поддержал мои силы.
И тогда медленно, не поворачивая к нему головы, я произнес:
— Когда я заговорил с тобою на озере, я действительно принял тебя за мальчика, с которым путешествовал много лет назад. Его душа была созвучна моей душе. Он умер, и с той поры я непрестанно горевал о нем. При виде тебя я подумал, что обманулся тогда и что на самом деле он остался жив, но потом на досуге я сообразил, что теперь он был бы уже не мальчик, а взрослый мужчина. Глупая ошибка, так можно сказать. Подобных ошибок я обычно не делаю. Ее породили усталость и печаль, утешал я себя, да еще теплящаяся до сих пор надежда, что, может быть, когда-нибудь он — или иная родственная душа — все же придет ко мне.
Я замолчал. Мой гость не произнес ни слова.
— А надо мне было догадаться, что это не ошибка. Это рука бога перекрестила твою дорогу с моей дорогой и привела тебя ко мне, вопреки твоему страху. Ты не тот мальчик, которого я знал, но, если бы ты не был ему подобен, я бы просто не обратил на тебя внимания и, уж конечно, не заговорил с тобой. Та ночь была волшебной ночью, мне следовало это помнить и довериться ей.
Он с живостью отозвался:
— Я это тоже чувствовал. Звезды холодили мне кожу, как снежинки. Я отправился багрить рыбу, но не тронул ни одной. В такую ночь никто не должен умирать, даже рыбы.
Я разглядел улыбку на его устах, но, когда он набрал воздуху в грудь и обратился ко мне с вопросом, голос его дрожал:
— Так ли я тебя понял, что мне можно остаться? Я тебе гожусь?
— Годишься, — Я вынул руки из кучи сухой травы и отряхнул над столом пальцы, — Кто из нас теперь оспорит, что нами управляет промысел бога? Не бойся меня. Я очень рад твоему приходу. Я еще предостерегу тебя, когда придет время для предостережений, расскажу о том, какую тяжкую ношу взваливаешь ты себе на плечи и какие тернии ждут тебя на этом пути. Но сейчас я не осмелюсь выговорить ни единого слова, могущего отпугнуть тебя от меня. Войди же и дай мне тебя рассмотреть.
Он повиновался, а я взял с полки и поднял ему навстречу незажженную лампу — фитиль воспламенился и ярко запылал.
Теперь я убедился, что на свету никогда не принял бы его за слугу ювелира. Однако сходство было заметное. Правда, он оказался чуть выше ростом и не так худ лицом, и кожа у него была нежнее, а пальцы тонкие и ловкие, как и у того, — видно, никогда не исполняли грубой рабской работы. Но такая же грива темных густых волос падала чуть не до самых плеч. И рот был очень похож, настолько похож, что я готов был опять обмануться, — те же мягкие, мечтательные очертания, за которыми, как можно было подозревать, таилась твердость, настойчивость в достижении цели. Тот Ниниан умел тихо отстраняться от всего, что его не интересовало, он с полнейшим равнодушием пропускал мимо ушей разглагольствования хозяина, прячась от них в мир грез. Здесь передо мной было то же уклончивое упрямство и то же отсутствующее, задумчивое выражение глаз, которые, и широко открытые, могли ничего не видеть вокруг. Глаза были серые с черным ободком и прозрачные, как озерная вода. Позднее я заметил, что они, подобно воде в озере, способны отражать цвет и делаться зелеными, голубыми или черно-штормовыми в зависимости от настроения. Но теперь они смотрели на меня завороженно и со страхом.
— Ах, лампа, — сказал я. — Ты что, не видел никогда, как вызывают огонь? Это будет один из первых твоих уроков. Мой учитель тоже обучил меня этому прежде всего. А может быть, тебя заинтересовали вон те банки? Ты смотришь на них так, словно думаешь, что я храню в них яды. Я просто заготавливаю на зиму травы, которые вырастил в своем саду.
— Иссоп, — произнес он и посмотрел на меня лукаво, я бы сказал даже, будь он девочкой, что кокетливо, — «Будучи пережжен с серой, исцеляет воспаление горла, а сваренный с медом, помогает от плевритов».
Я рассмеялся.
— Гален? Для начала неплохо! Ты, оказывается, умеешь читать? А знаешь ли ты… Но нет, отложим до завтра. А сейчас вот что: ты ужинал?
— Да, спасибо.
— Ты сказал, что Ниниан — одно из твоих имен. Как бы ты хотел, чтобы я тебя называл?
— Пусть будет Ниниан… если тебе это не причинит боли. Что сделалось с тем мальчиком, которого ты знал? Ты, кажется, говорил, он утонул?
— Да. Мы были в Корстопитуме, и он пошел с городскими мальчишками купаться в реке Кор у моста, где она впадает в Тайн. А вскоре они прибежали и рассказали, что его унесло течением.