Сага о Тимофееве (сборник)
Шрифт:
– Эх, Николай, – загадочно усмехнулся Тимофеев. – Ничего ты не понял.
– Все я понял! Это они за твоим реструктором охотятся…
– Конечно, охотятся, – согласился Тимофеев. – Но только не шпионка она.
– А кто же? – с робкой надеждой спросил Фомин.
Тимофеев открыл рот, чтобы объяснить, но не успел.
– Р-работнички! – послышался до боли знакомый голос. – Киряете тут в закуточке?
И под ветхие своды вступил зловредный мастер Гуськов, чадя «Дымком» из энной по счету пачки.
– Ну, доложу я вашему директору, как вы тут помогаете жилищному строительству, – пообещал он, умостившись на все
Фомин каменно сцепил зубы, чтобы удержать в узде свои антипатии, а Тимофеев, прищурившись, заметил:
– Грубите, Гуськов. Ну, да мы пойдем… – и нагнулся за пылесосом.
– Эту рухлядь оставь, – приказал Гуськов. – Нечего ее таскать на объект, захламлять площадку…
И тут Фомин сорвался.
– Клизма ты, Гуськов, – сказал он ледяным голосом. – Какой ты, к свиньям, мастер? Добрые люди вкалывают денно и нощно, а ты только зарплату получать горазд и на курево ее переводить. Пижон ты и дармоед.
– Чего-о? – взвился тот. – Да я тобой стенки оштукатурю!
– Давай, рискни! – обрадовался Фомин. – Встречу, как родного…
Тимофеев сильно тряхнул его за плечо.
– Опять ты не понимаешь, – сказал он весело. – Это же третий!
– Какой еще третий? Сейчас он у меня нулевым сделается!
– Ну, как тебе объяснить… Сперва был призрак, потом дамочка. А теперь – он…
– Стоп! – скомандовал Гуськов. – Молчите, Тимофеев.
– Ладно, молчу, – с готовностью отозвался тот.
Гуськов спрыгнул с подоконника и подошел к ним. Ленивая поволока сползла с его глаз, побитая рыжей щетиной физиономия обрела признаки рассудочной деятельности.
– Мы должны поговорить наедине, – обратился он к Тимофееву.
– Знаю, – кивнул чрезвычайно довольный своей проницательностью народный умелец. – Коля, подожди меня на улице.
Фомин закрыл рот и пожал плечами.
– Я, конечно, подожду, – сказал он. – Но далеко отходить не буду. И если что не так…
– Да, помню, – серьезно произнес Гуськов, поднял один из возрожденных кирпичей и коротким ударом обратил его в крошево.
– Иди, Коля, – попросил Тимофеев. – Все в порядке, это наши люди.
И тогда Фомин ушел.
– Присядем, – предложил Гуськов.
Некоторое время они старательно изучали друг друга.
– Так вот вы какой, Виктор Тимофеев, – наконец промолвил Гуськов.
– А вы совсем такие же, как и мы, – откликнулся тот.
– Ну, не совсем, – усмехнулся Гуськов. – Я сильно загримирован. А вот Вика была без грима.
– Тот чудак в белом мешке – тоже?
– Элементарная фантоматика. Вы же сами ею баловались…
– Значит, обо мне помнят? – с надеждой спросил Тимофеев.
– С некоторых пор мы изучили вашу биографию до тонкостей. И отдельные ваши изобретения нанесли нам чувствительный удар по самолюбию.
– А что было с…
– И не просите, не скажу! – Гуськов замахал руками. – Зачем вам? Главное вы и так уже знаете – что жили не напрасно, хотя и не так все просто, как хотелось бы… Как вам удалось раскрыть меня?
– Во-первых, привидений не бывает. Во-вторых, ваша Вика проболталась: назвала мой пылесос реструктором, хотя никто, кроме Фомина, еще не знал этого слова. А соображаю я достаточно быстро. Поначалу я думал, что вам нужна моя душа…
– Что?!
– Ну, что вы из этой… из преисподней…
– А еще студент, – укоризненно покачал
– Ну вот, когда материализм во мне возобладал, то я понял, кто именно хочет познакомиться с моим реструктором. Но только зачем он вам?
Гуськов удавил окурок в щебенке и потянул из пачки следующую сигаретку.
– Там, у себя в тридцатом веке, я работаю в Институте виртуальной истории, – сказал он. – С помощью темпоральной техники мы научились прослеживать параллельные ветви времени, заглядывать в альтернативные миры. Зачастую удается обнаружить интересные варианты нашей истории… Но однажды мы натолкнулись на мертвый мир.
– Все-таки война?!
– Нет… Вся планета была засыпана ровным слоем молекулярного праха толщиной в несколько десятков метров. Нам пришлось прозондировать вглубь несколько исторических эпох этого мира. До пыли поверхность планеты была покрыта плитами конгломерата вырожденной материи, еще раньше – кирпичами и бревнами… Вам понятно, о чем идет речь?
Тимофеев, бледный, как полотно, кивнул.
– И наконец мы пришли в исходную точку, – продолжал Гуськов. – В тот момент, когда Тимофей Викторов – так его звали в этом мире, – запустил свой реструктор и, увлекшись экспериментом, не смог его вовремя остановить. Ну, разумеется, в его конструкции были кое-какие отличия: так, он функционировал не на аккумуляторах, а на энергии вечного двигателя, и перерабатывал он не только неорганический хлам, а все подряд… Естественно, возник вопрос, отчего же наш мир избежал печальной участи. И вот я здесь.
– Дайте закурить, – сказал Тимофеев.
– Не дам, – заявил Гуськов. – Это не сигареты, а биологические фильтры. Уж очень нехорошая у вас тут атмосфера…
Народный умелец провел рукой по лбу, словно отгоняя страшное видение загубленной планеты.
– Все очень просто, – промолвил он. – Реструктор я сделал неудачно. То есть кирпичи он, конечно, восстанавливает. Но при этом он искрит…
– Замыкает?
– Нет, я имею в виду то, что у этой штуки слишком сильный отрицательный потенциал. Ведь любое изобретение может быть использовано на пользу людям, а может и во вред, все зависит от того, какой потенциал в нем сильнее – положительный или отрицательный, нехороший. В каждом предмете, сделанном руками человека, есть что-то от оружия – видно, такова природа вещей нашего мира. И чем выше отрицательный потенциал, тем сильнее искрит, тем ближе этот предмет к абсолютному оружию. Однажды я понял это. И сделал искрогаситель, – он достал на свет старенький портсигар и протянул его Гуськову. – Маленький детектор адских искр. Теперь я всегда знаю, что мне можно изобретать, а что нельзя. И сегодня, когда я запустил реструктор, мой искрогаситель чуть не взорвался у меня в кармане… Так что вы сейчас увидите, почему ваш… наш мир уцелел.
Тимофеев открыл корпус пылесоса, вытащил оттуда заменившую мешок для пыли замысловатую электронную схему, положил ее на грязный пол перед собой и ударил сверху кирпичом.
– Ох, – не удержался Гуськов.
На глазах Тимофеева были слезы.
– Думаете, это легко? – спросил он дрогнувшим голосом. – Это же частица моей души…
– Ничего, – попытался утешить его Гуськов. – Она у вас большая, надолго хватит… И все же неясно, что побудило вас придумать этот самый искрогаситель – очередной удар по нашему самомнению?