Сага о викинге: Викинг. Белый волк. Кровь Севера
Шрифт:
– Ага, женихи! – проворчал я, ощущая вполне определенное беспокойство (Ведьма, блин! «Тебя скоро убьют». Базар фильтровать надо!). – А свирепого ярла из Вестфольда не хочешь? С полусотней голодных норегов с женилками наголо?
Как оказалось – накаркал я, а не Рунгерд. Но выяснилось это двумя месяцами позже.
– Пока Сёлундом правит Рагнар, женилки голодных норегов – не опаснее дождевых червей! – рассмеялась Рунгерд.
Ну да, с такой «крышей» можно не бояться морских разбойников. Однако нет такой «крыши», которая гарантировала
Эти мысли я начал излагать моей очаровательной подруге и посоветовал не раскатывать губу на мое поместье.
Но закончить не успел.
Засранец Тори Скейвсон ухватил мою (!) Гудрун и принялся нагло тискать.
Меня как пружиной подбросило…
Но вмешаться я не успел.
Борзой сынок Скейва Рысье Ухо взмемекнул козлом и так же, по-козлиному, проворно отпрыгнул от Гудрун, прижимая ладонь к бедру.
– В следующий раз я тебе полморковки отрежу! – ледяным голосом пообещала датская красавица.
Ух ты! Девушка моей мечты в гневе – еще прекраснее!
Свартхёвди оглушительно заржал и треснул лапой по столу так, что опрокинул чашу с пивом.
Шустрый паренек Тори покраснел почище вышеупомянутой морковки. И поковылял к ухмыляющемуся папаше, который поманил сынка пальцем. И, доковыляв, получил сочного леща.
Я, ухмыляясь, опустился на скамью. Вот так! Не хватай чужое!
Свартхёвди подмигнул мне: во какая у меня сестренка! А я тебя предупреждал!
И опрокинул себе в глотку мое пиво.
Я не обиделся, поскольку девица-красавица, как ни в чем не бывало, подрулила ко мне, вновь наполнила емкость. Ага, вот от этого красивого ножика с ручкой из моржовой кости шустрик Тори и пострадал. Незначительно. Но – обидно.
– А если я тебя поцелую, ты меня тоже порежешь?
Искушающая улыбка… Нет, такое стерпеть просто невозможно!
Ах, какие губки! И не только губки… Не оторваться…
– Вот! – пробормотал я, задыхаясь. – Теперь режь!
– Тебе – можно! – Лукавая улыбка, розовый язычок, пробежавшийся по чуть припухшей губе. – Подари мне такие же сережки, как маме подарил, и можешь целовать меня сколько хочешь.
Вот так. Я вмиг отрезвел. И от пива, и от девичьих чар. Даже вспомнил, что я – крутой викинг, и по-хозяйски (но так, чтобы никто не видел) возложил мозолистую длань на то место, где мягкая шерсть платья и тонкий лён исподней рубахи искушающе облегали идеальную выпуклость ягодицы. Стиснул аккуратно, но крепко, прижал Гудрун к себе. Без грубости, но так, чтобы прочувствовать грудью ее плоский животик и твердость напрягшегося бедра.
Меня бросило в жар – то ли от собственной наглости, то ли от вольного прикосновения к телу девушки моей мечты… Я ощутил легкую дрожь этого великолепного тела и его внезапную (пусть всего на секунду) мягкость-расслабленность, безошибочно сообщившую: что бы за мысли ни мелькали в красивой головке Гудрун, но ее женское начало уже поддалось уверенной власти
Я не видел лица Гудрун, но точно знал, что ее прекрасные глаза в этот миг полузакрыты, а пухлые губки, напротив, приоткрыли влажные белые зубки… И еще кое-где у прекрасной юной датчанки наверняка повлажнело…
В следующую секунду рука моя была сброшена… Вернее, аккуратно убрана, а сама Гудрун легко (поскольку я ее более не удерживал) выскользнула из моих объятий и двинулась дальше, вдоль стола. То, что острая на язык датчанка не произнесла ни слова и даже не посмотрела на меня, сказало мне больше, чем любая гневная речь.
Я заставил себя не провожать ее взглядом, повернулся… И увидел, как смотрит на меня Рунгерд!
Она тоже всё видела и всё поняла. И она, похоже, неслабо завелась. Или я совсем уж ничего не понимаю в женщинах. О, этот жаждуще-обещающий взгляд!
Я уже знал, что у нее в доме – нельзя. Слишком много посторонних глаз. Слишком вредно для общественного мнения.
Датский закон позволяет вдове владеть имуществом мужа. Но не поощряет распутства. Женского.
Кто знает, как отнесется мой друг Свартхёвди к тому, что я делю ложе с его матушкой.
А уж как к этому отнесется Гудрун, можно даже и не гадать. Скверно отнесется.
Я еще размышлял, а Рунгерд уже действовала.
– Я кое-что вспомнила! – произнесла она торжественно. – Сегодня мне приснился плохой сон о тебе, Ульф Вогенсон!
До конца справиться со своим голосом женщине не удалось. Но я надеялся, что народ не отличит страсть сексуального характера от эмоционального напора специалистки по волшбе.
Не отличили. Каждый был занят делом: кушал и выпивал. Так что присутствующие уловили лишь смысловую часть послания.
Возможно, Гудрун, хорошо знавшая мать, и заподозрила бы, но… Покинув меня, она отправилась дразнить молодого Скиди (беднягу аж трясло от избытка гормонов) и в общем гомоне поймала лишь хвостик информационного сообщения.
И вмиг озаботилась. «А как же сережки?» – ясно читалось в ее тревожном взгляде.
Все присутствующие дружно уставились на хозяйку. Но далеко не все – с беспокойством о моем здоровье. На рожах Скейва и его уколотого ножиком сыночка явно читалось не беспокойство, а искренняя надежда, что сон – в руку. После нашего с Гудрун поцелуя в числе их друзей я больше не числился.
– Какой сон, матушка? – спросил Свартхёвди, откладывая на время недогрызенное свинячье ребрышко.
– Я же сказала – плохой, – с легким раздражением ответила Рунгерд.
– И что теперь?
Дочь Ормульфа Полудатчанина пожала плечами.
– Ты можешь отвести беду? – в лоб спросил Медвежонок.
– Ты хочешь, чтобы я, хозяйка, оставила гостей и отправилась ворожить? Прямо сейчас? Это неприлично.
– Почему же? Я тоже хозяин, и я никуда не уйду. Не думаю, что кто-то найдет повод для обиды!