Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)
Шрифт:
— Они трудятся, — говорила она, — они творят; это творцы, это истинные художники, сын мой. Скажи, а кем станешь ты, когда окажешься среди них? Не одним ли из тех ваятелей без резца, которые создают розы и лилии, одним из создателей вечерней зари? И я, любуясь прекрасным вечерним закатом, буду думать: это сделал мой Фердинанд.
Мой милый мальчик, подумай только, как много нового ты увидишь и как много создашь! Подумай о тех семенах, которые надо пробудить к жизни весной, о бурях, которыми надо управлять, о снах, которые должны быть ниспосланы на землю! И подумай о долгих полетах в пространстве, среди величественных миров!
Вспомни обо мне, мальчик мой, когда
Вот когда-нибудь ты предстанешь пред господом нашим и попросишь его дать тебе один из тех маленьких миров, которые носятся вокруг нас в пространстве. И ты получишь его. Вначале только холод и мрак, скалы и пропасти, но ни цветов, ни животных там не будет. Но ты будешь трудиться над этой звездой, которую бог подарит тебе. И ты создашь там тепло, свет и воздух, ты сотворишь там растения, соловьев и светлооких газелей, ты сделаешь так, чтобы водопады низвергались в пропасти, ты воздвигнешь горы и засеешь равнины пунцовыми розами. А когда я умру, Фердинанд, когда моя душа содрогнется пред неведомым путешествием, пред разлукой с родными местами, тогда ты, мой Фердинанд, приедешь за мной в золотой колеснице, запряженной райскими птицами.
Ты возьмешь мою бедную, мятущуюся душу в свою колесницу, где она будет восседать, словно королева, рядом с твоей душой. И мы помчимся в бесконечном пространстве, среди сияющих миров, а когда мы приблизимся к этим небесным обителям, которые будут казаться все прекрасней и прекрасней, тогда я, не имеющая понятия об истинной красоте, попрошу: «Не остановиться ли нам здесь?» Но ты только улыбнешься в ответ, подгоняя крылатых коней.
Наконец мы прибудем к самому маленькому и самому прекрасному из миров, и там мы остановимся перед золотым замком, и ты введешь меня в обитель вечного счастья.
Там полные кладовые и много скота. Еловый лес не заслоняет там, как в Берга, прекрасного мира, и я увижу беспредельную даль открытого моря, и залитые солнцем равнины, и тысяча лет будет там как один день.
Так умер Фердинанд, очарованный светлыми видениями, с улыбкой устремляясь навстречу прекрасному будущему.
Никогда прежде моя бледная подруга, смерть-избавительница, не переживала столь сладостных минут. Многие, возможно, оплакивали смерть Фердинанда Уггла, но сам больной лишь улыбнулся призраку с косой, присевшему на край его ложа, а матери предсмертный хрип его казался сладостной музыкой. Она боялась, что смерть не сумеет завершить свое дело. И когда все было кончено, на глазах ее показались слезы, — но то были слезы радости, которые скатывались на застывшее лицо ее сына.
Нигде и никогда не чествовали мою бледную подругу так, как на похоронах Фердинанда Уггла. Если бы только смерть осмелилась показаться, ей следовало бы предстать танцующей перед похоронной процессией, в берете с пером и в шитой золотом мантии; но вместо этого она, старая и одинокая, сидела на кладбищенской ограде, завернувшись в свой старый черный плащ, наблюдая оттуда за приближающимся шествием.
О, что это были за удивительные похороны! Солнце и светлые легкие облака оживляли день, копны ржи длинными рядами украшали поля, яблоки, наливные прозрачные астраханки, белели в саду возле дома пробста, а в цветнике пономаря пестрели георгины и гвоздики.
Что за удивительное погребальное шествие двигалось по липовой аллее! Перед утопающим в цветах гробом шли нарядные дети и разбрасывали цветы. Не было ни траурных одежд, ни черного крепа, ни белых зубчатых воротников с широкими кромками, — ибо такова была воля капитанши: пусть не мрачное похоронное
Первой за гробом шла Анна Шернхек, прекрасная, сияющая невеста покойного. В белом подвенечном наряде, с венцом и фатой, шла она на могилу венчаться со своим умершим женихом.
За ней пара за парой шли нарядные гости. На дамах сверкали драгоценности: пряжки и броши, молочно-белые жемчужные ожерелья и золотые браслеты. Над их тюрбанами из шелка и кружев развевались перья, а с их плеч на платья из пестрых шелков ниспадали тонкие шали, полученные ими когда-то в подарок к свадьбе. Мужчины шли за гробом в пышных жабо, во фраках с высокими воротниками и золотыми пуговицами, в бархатных или парчовых жилетах. Это была настоящая свадебная процессия. Такова была воля капитанши.
Сама она шла следом за Анной Шернхек, под руку со своим мужем. Будь у нее платье из светлой парчи, она бы надела его. Будь у нее украшения и яркий тюрбан, то ради своего сына она бы надела и их в этот торжественный день. Но у нее было только платье из черной тафты и старые, пожелтевшие кружева, видавшие на своем веку столько празднеств.
Хотя гости и явились на похороны празднично одетые, у всех на глаза навернулись слезы, когда под тихий перезвон колоколов они подходили к могиле. Однако они плакали не столько над усопшим, сколько над самими собой. Смотрите, вот идет невеста и несут жениха, а сами они идут за гробом, разодетые, как на свадьбу, но есть ли среди живущих на земле хоть один, кто знает, как избегнуть забот, горя, несчастий и смерти? Они плакали при мысли о том, что ничто на земле не в силах их защитить.
Капитанша не плакала, у нее одной глаза оставались сухими.
Когда были пропеты молитвы и могила засыпана, все разошлись, только капитанша и Анна Шернхек остались у могилы, чтобы сказать усопшему свое последнее прости. Капитанша села на могильный холмик, а Анна опустилась рядом с ней.
— А знаешь ли ты, — сказала капитанша, — что это я просила бога: пусть придет смерть-избавительница и возьмет моего сына, пусть она возьмет того, кого я люблю больше всего на свете, и унесет его в вечную обитель покоя и мира, — и тогда на моих глазах никто не увидит иных слез, кроме слез радости. С веселым свадебным шествием последую я за его гробом, а свой розовый куст — тот усеянный красными розами куст, что растет у меня под окном, — я пересажу на могилу. И вот мой сын умер. И я встретила смерть, как друга, я называла ее самыми нежными именами, я плакала слезами радости над застывшим лицом сына; а осенью, когда листья опадут, я перевезу сюда мой розовый куст. Но знаешь ли ты, почему я возносила богу такие молитвы?
Она вопросительно посмотрела на Анну Шернхек, но девушка, сидевшая рядом с ней, была молчалива и бледна. Может быть, в ней происходила внутренняя борьба и она пыталась заглушить внутренний голос, который нашептывал ей уже здесь, на могиле, что она наконец свободна.
— А ведь это ты виновата во всем, — сказала капитанша.
Словно от удара съежилась Анна при этих словах, но не произнесла ни слова.
— Ты, Анна Шернхек, была когда-то гордой и своенравной. Ты играла моим сыном, то приближая, то вновь отстраняя его. Что же ему оставалось делать? Покоряться, подобно многим другим? Раньше, быть может, он, да и все мы в равной мере любили и твои деньги и тебя самое. Но вот ты снова пришла с благословением в наш дом, ты стала нежной и ласковой, сильной и доброй. Ты окружила нас любовью, ты сделала нас такими счастливыми, Анна Шернхек, и мы, бедные люди, пали к твоим ногам.