Сагарис. Путь к трону
Шрифт:
– Никогда больше без моего ведома не наказывай рабов! – жестко отчеканила Сагарис. – Иначе, клянусь Язатой, я распну тебя на том же столбе, где был распят Бренн. Убирайся вон!
Испуганная Клита едва не вышибла дверь, с немыслимой для нее прытью покидая помещение. Сагарис невольно улыбнулась. Впервые за время, что она провела в имении Гая Рабирия, девушка почувствовала себя хозяйкой положения.
Рабы господина относились к ней по-разному. Большинство по старой привычке униженно подгибали плечи и со страхом ожидали какого-нибудь наказания. Но были и такие, которые вели себя дерзко, вызывающе.
Особенно
Сагарис долго терпела его выходки, но однажды она не выдержала. Наткнувшись среди дня на безмятежно почивающего раба (его звали Дажбор) в холодке под оливами, рассвирепевшая амазонка схватила палку и так отколотила фракийца, что тот три дня отлеживался под присмотром Клиты, которая смыслила в знахарских делах.
В ярости он пытался сопротивляться, надеясь на свою физическую силу, но Сагарис не дала ему ни малейшей возможности приблизиться к ней. Она жалила его, словно оса, – попадая по самим больным местам.
Наблюдавшие эту картину рабы быстро разнесли весть, что с новым виликом лучше не связываться, и с той поры отношение к ней стало вежливо-предупредительным. И самые ленивые старались исполнять свои обязанности с прилежанием. Тем более что Сагарис быстро разобралась с питанием рабов и поняла, почему еда у них такая скудная и откровенно скверная.
Оказалось, что часть самых ценных продуктов изымала Клита и они оказывались на близлежащем рынке. Сагарис запретила и ей, и вилику даже появляться на кухне, сменила поваров, и с той поры рабы стали питаться вполне сносно. Конечно же, они поняли, почему их стали хорошо кормить, и преисполнились благодарностью к новому вилику. Впрочем, Сагарис не заблуждалась на этот счет: раб никогда не будет любить своего хозяина. Поэтому по-прежнему была с рабами строгой и бесстрастной.
Что касается Дажбора, то после выздоровления он проникся к Сагарис большим уважением. Фракиец ждал, что новый вилик прикажет его распять, – ведь он осмелился сопротивляться наказанию – но амазонка вела себя так, словно между ними ничего не было. Мало того, изрядно побитого фракийца, пока его пользовала Клита, кормили как на убой.
Неумолимый закон делал положение рабов в Риме невыносимым. Раб был не человеком, а вещью, с которой ее хозяин мог обращаться по своему усмотрению. Лишь немногие хозяева считали себя обязанными заботиться о старых и больных рабах. Раба всегда могли выпороть или распять. Тем не менее в латифундии Гая Рабирия Постума к рабам относились достаточно бережливо. Прожженный делец не считал разумным калечить рабов, а тем более – лишать их жизни. Ведь они стоили денег, иногда немалых. Чего нельзя было сказать о соседней латифундии. Ее хозяин славился исключительной жестокостью по отношению к рабам. Его жена не отставала от него в наказании рабов, подвергая их всяческим издевательствам.
Владелец латифундии был человек необразованный и незнатный, и обладание огромным богатством сделало его надменным и жестоким.
Рабы Гая Рабирия хорошо знали, что творится у соседей, и благодарили своих богов за то, что они послали им такого хозяина, а еще больше – вилика. Даже старый вилик и его супруга старались не калечить рабов во время наказания, а что касается Сагарис, то при ней рабы и вовсе зажили вольготно. Она требовала лишь одного – безоговорочного исполнения ее указаний.
Сагарис позволила рабам собираться по вечерам на обширной площадке у виллы, где они пели песни, танцевали и веселились как могли. Когда наступали официальные римские праздники, она выставляла им бочку вина и хорошее угощение, за что рабы преисполнились благодарностью к новому вилику. Конечно, Гай Рабирий не одобрял такое мотовство и строго спросил бы с девушки за это, но она оплачивала вино из своих личных сбережений.
Дела в латифундии пошли настолько хорошо, что Гай Рабирий диву давался. Понятно, что Клита ему доложила о вольностях нового вилика, но он проверил приходную книгу и, убедившись, что за вино уплачено сполна, лишь милостиво предостерег Сагарис от попустительства.
– Любой, кому в жизни выпал жребий подчиненного положения, – назидательно сказал Гай Рабирий, – спокойно уступает право на славу и величие своему господину. Но если тот обращается с ним не как с человеческим существом, он становится врагом своего жестокого хозяина. Ты верно поступаешь. Тем не менее у всякой благотворительности есть пределы. Переступив их, можно наделать много бед. Рабы быстро забывают доброту. И твою заботу о них они могут посчитать твоей слабостью. Сагарис не возражала. Она вообще вела себя достаточно замкнуто, и никто не мог знать, какие мысли роятся у нее в голове. А они были только о свободе.
По ночам ей часто снился один и тот же сон – что она мчится по степи на своем Атаре, впереди сияет восходящее солнце, которое серебрит высокий ковыль, а справа и слева от нее цепью скачет расма во главе с Тавас. Теперь Сагарис готова была полюбить свою предводительницу и простить Тавас все ее жестокие выходки.
Этот сон настолько запал ей в душу, что девушка решила возобновить тренировки с оружием. Конечно, о настоящем мече можно было только мечтать, и она выстрогала деревянный. Что касается ее любимого оружия – топора, то с этим дело обстояло проще. Она заказала его кузнецу латифундии.
Правда, он немного удивился, для чего вилику понадобился небольшой топорик, ведь в хозяйстве применялись лишь массивные колуны, чтобы заготавливать дрова. Но объясняться с рабом Сагарис не намеревалась, и он в точности исполнил все ее пожелания. Более длинную, чем обычно, рукоять для топора, сделал столяр. Девушка тщательно отшлифовала и отполировала деревяшку, а затем на ее конце сделала ременную петлю – чтобы импровизированное оружие не потерять в схватке. Впрочем, в ближайшем обозримом будущем сразиться с врагами ей вряд ли придется. Так полагала Сагарис…