Сахар на дне
Шрифт:
Разворачивается и исчезает за дверью, мы следуем за ней. Ряполова сообщает что-то охраннику на входе, который удостаивает нас недоверчивого взгляда, но пропускает. Я слышу шум. Люди что-то выкрикивают, громко спорят, подбадривают кого-то.
Уже знакомый мне слабоосвещённый коридор. Мы торопимся вслед за нашей провожатой, которая вдруг резко останавливается. Я почти налетаю на неё.
— Это не для тебя, — шипит, сузив свои раскосые глаза. — Для него. Поняла меня?
Поспешно киваю. Пусть так. Мне не до ревности.
Но внезапно в коридоре появляется мой тренер Андрей, он загораживает проход, расставив руки. Мне
— Яна, нельзя. Не сейчас.
— Пусти, Андрей!
— Мы донесём до него, что ты в безопасности, но видеть тебя Лекс сейчас не должен.
— Почему?
— Потому что ты — его слабое место. А сейчас ему нельзя проявить слабость.
— Пожалуйста, Андрей!
Я готова умолять на коленях, только бы пройти туда и увидеть, что Алексей жив. Парень колеблется несколько мгновений, а потом стаскивает с себя толстовку.
— На, надень. И капюшон. Ещё раз повторю, Шевцов тебя узнать не должен.
Пока я вожусь с толстовкой, Андрей говорит что-то тихо Копыловой, и та поспешно уходит за Ириной. А я вцепляюсь в плечо своего тренера, который идёт со мной в зал, откуда доносятся крики.
45
Едва я попадаю в зал, голова начинается кружиться, и к горлу подступает дурнота. Люди бурно обсуждают, выкрикивают какие-то гадости, жестикулируют. В центре, на трибунах, я вижу Антона Ермолаенко. Внутри всё стягивает узлом. Господи, я ничуть не удивлена, что он во главе этого кошмара. Ведь, то, что он тут главный, становится понятно сразу. Антон сидит в центре, внимательно смотрит и выглядит слишком уж спокойным и довольным. Рядом с ним двое крупных парней в чёрной одежде. Охрана.
Всё это я выхватываю буквально за секунды какими-то фрагментами, кусками реальности.
— Лекс с Ермолаем договорились, — тихо поясняет мне Андрей. — Шевцов выиграет для него два боя, а потом Антон отдаст ему этого бугая, своего человека. У Лекса с бритоголовым какие-то свои счёты. А потом, как оказалось, Ермол дал указку лечь, потому что все поставили на Лекса. Так этот козёл решить гребануть бабла и перестраховался, послав к тебе своего верзилу.
Пока Андрей говорит, мои глаза привыкают к яркому свету, которым залит ринг, и прикипают к тому, что там происходит. А происходит то, чего бы я даже в страшном сне не увидела. Затыкаю ладонью рот, чтобы сдержать вскрик, когда вижу его.
Лицо Алексея всё в крови, бровь разбита, губа тоже. А взгляд… В нём столько ярости и немой злости, что, как мне кажется, человек просто не способен такое чувствовать. Шевцов падает на пол под натиском здоровенного лысого парня и… просто закрывает голову руками, прижимая перчатки к ушам. Не сопротивляется, не бьётся, позволяя себя убивать. Неосознанно я набираю воздух, чтобы крикнуть ему, чтобы позвать, но задыхаюсь в большой тёплой ладони, пахнущей табаком. Андрей не даёт мне издать и звука, лишь оттаскивает за колонну и сильнее натягивает капюшон. Пытаюсь вырваться, но тщетно. Люди вокруг улюлюкают и ругают Шевцова. Я понимаю, что они проигрывают свои деньги, которые поставили на него. А он… проигрывает свою честь, потому что думает, что я в опасности. Ну как, как же мне донести до него, что это не так?
Тут я замечаю, как внизу к парню, что стоит у одного угла ринга, подбегает Копылова, что-то быстро
Вот какие у них счёты! Лекс однажды дал слово, что найдёт и третьего. И нашёл.
Сквозь заслон ненависти, накрывший меня, я вдруг понимаю, что живым Шевцов его не отпустит. Но так нельзя. Потому что это из-за меня. Он станет убийцей из-за меня. Наверное, он убивал, когда служил в армии, но это другое. Совершенно другое. И я не могу ему позволить, потому что знаю, что потом бывает с такими. Это сожрёт его, выжжет изнутри, оставив на месте покалеченной души лишь пепел.
Лекс ставит колено поверженному противнику на горло. И пока Андрей замешкался, я пулей слетаю со ступеней трибуны и бросаюсь к самому рингу. Врезаюсь ладонями в ремни. Сердце колотится где-то в горле, уши заложило.
— Лёша! Остановись! — кричу что есть мочи.
Понимаю, что, возможно, сейчас он просто неспособен услышать меня.
— Прошу! Прошу тебя, остановись! — почти скулю и молюсь, чтобы мой голос достучался сейчас до его воспалённого, отравленного местью сознания.
Он резко вскидывает на меня взгляд, когда под выкрики толпы лицо ублюдка уже багровеет. И там я вижу чистую, неразбавленную ярость. Таким взглядом можно убивать людей сотнями за считанные секунды. Вздыбленные вены на руках и на лбу выдают крайнее напряжение.
Секунда. Две. Три.
Шевцов резко встаёт и поднимает обе руки вверх. Трибуны взрываются криками, а я не могу пошевелиться, глядя, как происходят трансформации в его глазах. Там проскальзывает благодарность и нежность. Я чувствую, как по моим щекам нескончаемо текут слёзы. Но вдруг зал затихает, когда Шевцов опускает руки, а потом снова поднимает одну. Все взгляды прикованы к нему. Что же ты задумал, Шевцов? Я перестаю дышать, когда он раздвигает оградительные ремни и тяжело спрыгивает с ринга. Подаюсь вперёд, но он проходит мимо. Я оступаюсь, чувствую тупой удар в грудь и разливающуюся ноющую боль.
Не я ему нужна. Он идёт не ко мне.
В полнейшей тишине Шевцов подходит к центральному проходу вплотную к трибунам. Тянет зубами шнуровку на перчатке и стаскивает её. Я вижу, что бинты на его кистях пропитаны кровью. А потом Шевцов со всей силы швыряет перчатку прямо в лицо Ермолаенко.
— Выходи, — проговаривает спокойно, что не вяжется со вздымающейся грудью.
Антон перехватывает перчатку после того, как она хлестнула ему в лицо.
— Ты сошёл с ума, — отвечает негромко.