Сахара
Шрифт:
– Мигель!
– Чарли, послушай...
– Дай мне этот браслет.
– Нет, Чарли, это память. Это последнее, что осталось у меня от Виртудес, моей невесты...
Виртудес? Невесты? Что это еще значит?
– Мигель, дай мне это.
– Нет!
Он отступил на три шага, выпятив грудь, наморщив брови, готовый защищать свое украшение. Быстро успокаиваю его жестом руки. Я должен обязательно поиметь эту синенькую попочку, но теперь придется браться за это с помощью хитрости.
– Ладно. Успокойся. Иди сюда. Да иди же, говорю тебе. Я только хочу с тобой
Оттаскиваю его в сторону и заставляю сесть. Ложу ему руку на плечо и начинаю объяснять:
– Ведь я же много для тебя сделал, правда?
– Ах, Чарли, ну имей же хоть немного уважения...
– Я делал для тебя, правда или нет?
– Правда, Чарли, ты много сделал, даже и не знаю, как тебя благодарить, но...
– Вот и можешь поблагодарить. Я не прошу, чтобы ты мне просто отдал этот браслет. Я понимаю, что это память, что для тебя она весьма дорогая. Но мы можем разыграть ее в шахматы.
Он вскакивает, совершенно не успокоенный.
– Это несправедливо, ты играешь намного лучше меня.
– Турнир из пятнадцати партий, даю тебе фору в двенадцать выигрышей. Это будет честно?
Он кривится, размышляет и в конце концов соглашается.
Со следующего утра на небольшом кусочке сваленного дерева начинается турнир. Женщина вновь занялась работой, буквально в паре метров от нас. Она безразлично глядит на то, как мы играем, и прерывает свои занятия лишь затем, чтобы поискать в голове у кого-нибудь из собственных негритят, которые, время от времени, приходят, чтобы поискать спасения у ее коленей. Ее муж вернулся вчера поздно вечером, сегодня же с утра отправился в буш, с луком и стрелами в руке.
В тот первый день я выигрываю все партии, доводя результат до 6 : 12, когда муж возвращается, явно с пустыми руками. Спать отправляюсь в превосходном настроении. Свой гандикап я уменьшил уже наполовину. Завтра, самое большее - послезавтра, снящиеся мне по ночам голубая юбка и попка станут моими.
На следующий день к вечеру я уже не столь уверен в себе. Сегодня Мигель одну партию выиграл. Мало того, что моя зона безопасности сузилась, так меня еще и застала врасплох его тактика.
В течение дня ставка этого сражения, нетерпеливо ожидающая своей оплаты, пришла узнать, как идут дела. Но эти кусочки дерева на бумажке для нее ничего не означают. Вместо этого она поднимает юбку и трясет задницей у меня под носом, указывая на мигелев браслет.
Это откровенное признание в любви приводит к росту моего собственного давления, затмевает ум и приводит к тому, что партию я позорно проигрываю. Мигель прекрасно усвоил мои уроки, ведь так мы играем уже с месяц, с тех пор, как отправились по этой дороге. К вечеру счет становится 11 : 13, а я так рассчитывал, что сегодня выиграю.
Утром следующего дня этот сукин сын выигрывает первую же партию. 11 : 14. Целый день сражаюсь, не щадя сил, потому что форма Мигеля явно возрастает. Не оценил я его. Он весьма разумно избрал тактику систематической защиты, на которой все мои атаки разбиваются вдребезги. Затем, воспользовавшись моей ослабленностью, он делает шикануть парочкой ходов, которые парирую с максимальным трудом.
Когда
Женщина же все больше начинает терять терпение.
По обоюдному согласию мы решаем отложить решающую партию на завтра, чтобы перед тем хорошенько отдохнуть. В течение всего вечера мы не обмениваемся даже словом, едим принесенные женщиной лепешки и ложимся спать, даже не сказав друг другу "Спокойной ночи".
На следующее утро к стволу дерева садятся враги.
Я обдумал собственную технику. Деревяшку я передвинул, так рассчитав ее положение, чтобы солнце все время припекало затылок. Ничего, тут разрешаются всяческие гадости. Через шесть часов, когда приближается пора возвращения мужа, я проигрываю.
Мигель имеет меня как ребенка. Ферзь, слон и еще дурацкая пешка. Еще парочка ходов, и я получу мат, ничего не попишешь. Поднимаю голову, гляжу на него, а парень дает выход собственной радости. Одним движением вскакивает с места, хватает свою дурацкую трубу и испускает в сторону неба протяжный триумфальный звук.
Ну не гад же!
И тут ничего не поделаешь. Выиграет, и тогда придется его оглушить, чтобы забрать браслет. Он же изо всех сил дует в трубу, смеется и пританцовывает.
Ты уж извини меня, Мигель, стукну тебя без какой-либо ненависти, но нет никакой возможности, чтобы я еще и был лишен собственного удовольствия.
В конце концов Мигель откладывает трубу, направляет на меня свою щербатую усмешку и протягивает руку, чтобы меня прикончить. Но перед тем, как сделать этот ход, он поправляет пешку, уже готовую упасть с края нашей бумажной доски.
Я вскакиваю на ноги.
– Прикоснулся! Прикоснулся!
– Ну и что, иначе бы упала!
– Коснулся, значит должен сыграть пешкой. Такие правила.
В подобных ситуациях моя злая воля не имеет границ, и тут уже ничего не поделаешь. Ссылаюсь на международные шахматные правила, он же отвечает, что мы никогда ими не пользовались.
– Ну вот, самое время! Хватит уже этих поблажек.
Не проходит и получаса, как я с триумфом держу браслет в руке, но не забываю поставить Мигеля на страже, чтобы еще не получить стрелы от ревнивого мужа.
Негритянка хохочет и желает затянуть меня в хижину. Но я ее останавливаю и жестом прошу продолжать толочь просо. Именно так я и хочу ее поиметь. Она берется за работу, я же наконец поднимаю ее синюю юбку.
Наслаждение неземное, совершенно исключительное, но, к сожалению, весьма краткое.
Но, впервые с того момента, как нахожусь в Африке, мне кажется, что удовольствие обоюдное. Одной рукой продолжая толочь просо, моя добыча не выпускает из второй браслета, радостно щебеча при этом; время от времени она поворачивается ко мне, занятого делом за ее спиной, и усмехается всеми своими блестящими зубами. Ах! Любовь! Любовь!
На следующий день выходим очень рано, потому что муж, который снова вернулся с пустыми руками, любой ценой и сам желает получить подарок. Но, хотя он и уверял нас, что тоже умеет толочь просо, Мигель, который теперь имеет очередь, предпочел оказией не воспользоваться.