Сахарная вата
Шрифт:
Из этих же соображений, как я позже поняла, некоторые люди выговаривают «супруг» и «супруга» вместо нормальных «муж» и «жена» – для солидности. Вроде как деликатно оттопыривают мизинчик, угощаясь из непривычно тонкого кофейного фарфора. «Простореч.», приговаривает справочник русского языка (за искл. случаев, когда речь не идет об официальном упоминании спутника жизни какого-либо чрезвычайно высокопоставленного лица, вроде английской королевы). Ловушка снобизма. А под грифом «досуг» в какой-то момент поселились рекламные объявления вроде «очаровательные блондинки для солидных господ» и «горячие парни для одиночек и супружеских пар; недорого». Опять-таки: досужий ум, досужие вымыслы. «Досужими людьми» моя легендарная свекровь, урожденная Волынкина, ругает личностей не столько праздных, сколько навязчиво любопытствующих. Кто пристает к ней с неправильными вопросами, на которые не хочется отвечать; правильные – о
Она права: в «досужести» присутствует огромная доля любопытства. Именно любопытство заставляет нас проводить драгоценные часы досуга (я потихоньку привыкаю к этому суконному слову) – странным, дурацким образом. Ночи напролет шнырять по интернету, читать чужие, совершенно неинтересные, в сущности, дневники. Вступать в вербальные контакты с таксистами и, особенно, частниками. Или вот: все мои подруги, которые живут в районе Чистых прудов, ходят красить ногти в один маленький и довольно грязноватый салон – а почему? А потому что в таких салонах, в отличие от дорогих и с претензиями, сотрудники не стесняются громко обсуждать свои дела, беседовать друг с другом. Обычно это невыносимо, но именно в этой парикмахерской развивается изумительная интрига: одна из маникюрш является неофитом церкви адвентистов седьмого дня, она уже практически обратила в свою веру девушку, которая сидит на телефоне, и теперь они вдвоем ведут теологические и миссионерские беседы с другими парикмахершами, еще не обращенными, примерно в таком духе: «Думаешь – вот умри ты завтра – воскреснешь, и тебе будет сороковник? Нет, ничего подобного. Тридцать лет. Ни морщин этих не будет, ни синяков под глазами, ничего. И почка болеть не будет, и спина. Если ты, конечно, праведник…» Дьякону Кураеву надо бы ходить в эту парикмахерскую, если его, конечно, примут: у них очень плотная запись. А один мой приятель – он пристрастился проводить досуг в бане, в общем мужском отделении. Баня примерно той же ценовой категории, что парикмахерская на Чистых прудах, и расположена она где-то за Зацепой, в заводском районе. По субботам в девять утра приходят завсегдатаи, пожилые рабочие. Сидят, молча пьют квас. Потом кто-то решительно ставит кружку: «Сегодня я буду поддавать!» Через некоторое время объявляет: «Мужики, мята!» Все тогда выстраиваются в очередь быстренько, чтобы не выпустить пар, заходят в парилку. В парилке отчаянно пахнет ментолом. Все одобрительно хлопают поддающему, скрючиваются на полках, дышат. Сидеть принято на венике, на полотенце – несолидно. Надышавшись, выходят, отдыхают, пьют квас. Через некоторое время: «Мужики, полынь!» Опять выстраиваются цепочкой, опять аплодируют, дышат теперь полынью. Отдыхают, некоторые уже с пивом. Затем: «Мужики, хрен!» Это кульминация – в плошке с кипятком, которым плещут на камни, действительно полощутся корни хрена, и дух такой, что мама не горюй. А потом еще завершающий акт: «Мужики, ромашка!» – для смягчения эффекта. Все.
Повторяю: по субботам, в девять утра. Но он заказывает такси на без пятнадцати девять и мчится в эту баню, даже если поспать удалось часа полтора. Потому что: а вдруг на этот раз вместо полыни пойдет зверобой? И что на это скажут мужики?.. Так балетоманы в тысяча первый раз идут на «Жизель» – посчитать фуэте, сравнить девятьсот девяносто девятым разом. В конце концов, досуг является безусловной целью цивилизованной жизни, а уж как его проводить – в бане, в филармонии, за игрой в буркозла или в охоте за компонентами супа том-ям, это каждый выбирает по-своему.
Дублирующий состав
Ну вот, две сестры. Старшая – умница, сплошная радость и покой. Гармоничная внешность, гармоничный характер, пятерки по физкультуре, и все остальные тоже пятерки, железная воля, этюды и гаммы, ровные зубы, идеальная дикция, четкая недетская красота. А главное – чудесная врожденная уверенность в себе, безошибочная локация. Прямая, как стрела, линия жизни: школа с серебряной медалью, лучший институт, великолепное замужество, отец мужа – известный академик, в двадцать четыре – первый ребенок, мальчик, аспирантура, карьера, интеллигентный развод, и второй свекор тоже академик, и это не случайное совпадение, а жизненная установка – быть лучшей, брать лучшее, стремиться к еще более лучшему. Не карьеристка – перфекционистка. Не то чтобы воспитана – родилась такой.
А младшая, она совсем другая, как нарочно. Мягонькая, вся какая-то немножко неправильная, в веснушках, в кудряшках, брови домиком. То ли плачет, то ли смеется, надувает губы, бормочет чепуху.
Пачкает, рвет, теряет одежду, разбивает чашки, локти, коленки, теряется сама, обнаруживается в каких-нибудь кустах, где ведет долгие беседы с гусеницами и одуванчиками. У нее нет подружек, слишком стеснительная. Ее никогда не обижают, но и почти не замечают. На даче
На репетициях младшая все исполняет, но как-то хмуро, бормочет под нос. Иногда даже набрякает личиком, глотает слезы, а когда ее начинают утешать, говорит: «Да ничего я не плачу! Это мне соринка попала!»
«А давайте, она как будто действительно заплачет, когда Том не даст ей покрасить забор?» – вдруг осеняет девицу, которая играет Гека. Тут младшая гневно краснеет и убегает. На генеральной репетиции ее нет. Старшая – Том как всегда хороша, но у нее пока еще нет костюма: «Мама шьет, костюм будет обязательно».
Наконец предпоследнее воскресенье августа. Занавес, сцена, зрители в парадной одежде, с букетами, все как полагается. Занавес раздвигается, и появляется старшая сестра в костюме Тома Сойера. Клетчатые брючки, зеленая курточка, кепка с козырьком. Она начинает свою роль: «Черт, как не хочется сегодня в школу!..» Рядом с ней – ее сестренка, на ней клетчатые штанцы из той же ткани, кепка с козырьком, зеленая курточка. Она просто стоит – молча, совершенно счастливая, улыбается и держит Тома за руку. Так, вдвоем, они и ходят по сцене. Кроме только одного момента – это когда младшая вдруг выходит вперед и произносит: «Ой, Том, и я, я тоже хочу покрасить! Дай мне немножко покрасить забор, я подарю тебе стручок акации, на нем можно свистеть!» После чего опять отступает Тому за спину и свою реплику: «Да на что мне твой стручок, я умею свистеть с двумя пальцами!» старшая произносит уже в пустоту, воображаемому партнеру.
Все это делается очень, очень серьезно.
И зрители, и остальные участники действия, кажется, все понимают.
В конце сестры много раз, все так же за руки, выходят на поклоны.
Младшая потом будет рассказывать об этом как о счастливейшем событии своей жизни: «И тогда моя гениальная мама придумала вот что…»
Женственность
Мой самый страшный детский сон был такой: вдруг выяснялось, что я родилась не девочкой, а вовсе мальчиком. Тогда я просыпалась и рыдала. Интересно, как толковал бы этот сон дедушка Фрейд с его (абсурдной) теорией зависти к пенису. Гипертрофированная женственность, совершенное довольство собой? Но ведь нет, наоборот – мне хотелось поменять в себе все, от пяток до макушки. Не то чтобы меня чем-то всерьез не устраивала моя макушка – о ней у меня до сих пор довольно смутное представление. Просто хотелось поменять – все.
Я сутки напролет подыскивала себе имена. (См. ИМЯ, ФАМИЛИЯ.) Например, Агнешка: казалось, мне пошло бы такое имя – Агнешка. Да что Агнешка – после поездки в Палангу я всерьез примеривалась к имени Гирлинда (а было мне, надо сказать, уже лет восемнадцать). Примеряла звучные, чаще всего французские фамилии (завидовала, в частности, девочке из соседнего дома с фамилией Каплан), воображала себя в ореоле белокурых/рыжих/золотистых кудрей, с парой огромных изумрудных/лазурных/ультрафиолетовых очей, на экзотическом острове с пальмами в качестве места проживания. По десять раз на дню пускала лошадь в галоп, летала под куполом и спасала каких-то заложников. Ни одна самая идиотская и банальная мечта не прошла мимо моей праздной головы, только одного я ни за что, никогда, ни даже на-один-денек-попробовать не хотела – быть мальчиком, мужчиной. Это так скучно, мне казалось, так уныло, такая тоска. Они же, казалось, все одинаковые.
Сборники рассказов я всегда читала так: выбирала по оглавлению те, в которых упоминалось какое-нибудь женское имя, потом – те, в которых, как можно было догадаться, речь шла о чем-то девическом. Потом уже с неохотой просматривала остальные. Примерно с таким же чувством, как доедаешь (не пропадать же добру) самые неинтересные конфеты из коробки – без орехов, без вишни, без цукатов, с непонятно какой начинкой. Я даже вывела теорию: что мужчина – это как бы базовая модель человеческой особи, не случайно во многих языках «человек» и «мужчина» – вообще одно слово, а женщина – это человек плюс еще очень, очень многое. Не «в базовой комплектации», а с серьезным тюнингом, дающим невероятные дополнительные возможности.