Сахарный кремль
Шрифт:
— А ну…
— А так, а? А так?! А так?
— Пихайте их из очереди! Пихайте к свиньям!!
— А… вот! Ну? Во… ну? Еще? Иди, иди сюда!
— Я те… я те…
— Куда… гадина… ку-да… ку-да! Ку-да!
— Помогите!!!
— Не отпускайте никому! Остановите продажу!
— Гады какие, а?!
— Вон околоточный идет!
— Арестуйте их!
— Бляди!
— Они по-матерному ругались!
— ПЕРМЯКИ, НЕ ШУМЕТЬ! НЕ ТОЛКАТЬСЯ! СТОЯТЬ, КАК ПОЛОЖЕНО!
— Отгоните их!
— Эти лезут!
— Они по-матерному ругались! Я записала! Околоточный, я все переписала!
— ПЕРМЯКИ,
— Двигайтесь, сударыня, не разевайте рот!
— Я же за вами, чего вы?
— Нет, я там стоял… эй, а ну, пусти-ка…
— Встаньте в очередь, православные!
— А где?… а вот…
— Околоточный, можно донести? Они по-матерному ругались!
— ПЕРМЯКИ, СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК!
— Вера Константиновна!
— Ой, меня от вас оттерли!
— Идите сюда! Пропусти, борода!
— Ой, ужас!
— Шуба цела?
— Цела родимая!
— А вы сами?
— И я цела!
— Слава Богу. Идите, идите вперед! А вы отойдите! Вы — за нами!
— Так, мне все, что можно.
— Остались токмо стены.
— А башни?
— Башенный бой распродан.
— Как так?
— Токмо стены, женщина. Берете?
— Зачем же я стояла… а почему не сказали?!
— Вы берете стены или нет? Ежели нет — проходите, не задерживайте других.
— Свинство какое!
— Вера Константиновна, берите стены, берите!
— Да, но…
— Сударыня, берите, или ступайте с Богом отсель!
— Не задерживайте, православные!
— Ну, давайте стены…
— Токмо две упаковки в руки.
— Боже мой! Это грабеж!
— Дайте ей хотя бы три!
— Не имею права. С вас четыре рубля серебром или полтинник золотом.
— Какое безобразие! Ради чего я стояла?!
— И мне давайте. У меня червонец.
— Так… возьмите сдачу.
— Я ВОТ ТЕБЕ ПРОЛЕЗУ! Я ВОТ ТЕБЕ ПРОЛЕЗУ! А НУ — ВСЕМ ОТОЙТИ ОТ ОЧЕРЕДИ!
— Они по-матерному ругались!
— Пойдемте отсюда.
— Тут не выберешься…
— Позвольте.
— Благодарю вас… Господи, какое хамство!
— ОТОЙТИ ОТ ОЧЕРЕДИ! БАБУШКА, ДАВАЙТЕ ВАШ ДОНОС!
— Принимай, сынок!
— Пойдемте здесь…
— Хамство, хамство!
— Не расстраивайтесь.
— Нет, ну они рекли в пузыре позавчера: кремлевский бой, башни и стены, можно выбрать, разная цена! А тут — токмо одни стены, на тебе! И по два целковых!
— Башни разобрали по своим, ясное дело.
— Хамье какое! Давайте донесем на них?
— Токмо время терять.
— У меня трое детей! Что же — рвать упаковку?!
— Разорвите, да разделите.
— Но она красивая! И кусочки-то правильной формы! Два куска всего! Дробить?!
— Раздробите. Или, нет. Вот что: милейшая Вера Константиновна, примите от меня эту упаковочку в знак нашего с вами знакомства.
— Ну, что вы! Это невозможно.
— Без слов! У меня одна дочка. Хватит и одной упаковки.
— Нет, ну, право…
— Все. Она ваша.
— Тогда я вам два целковых отдам.
— Ни в коем случае!
— Но я не могу так просто взять, Трофим Ильич!
— Я уже забыл про это.
— А я — нет! Я ваша должница.
— Хорошо. Коли должница,
— Прямо сейчас я не могу, мне на службу надобно.
— А вечером?
— Вечером… так. После восьми тогда.
— Замечательно! Вы где проживаете?
— Вон там, возле рыбного рынка.
— Так рядом! Вы — центровая пермячка.
— Да!
— Так. Заехать за вами?
— Упаси вас Бог! У меня ревнивый муж.
— Тогда предлагаю встретиться в «Куличе».
— Приятное местечко.
— В котором часу вам удобней?
— Ну… в четверть девятого.
— Прекрасно!
— Не забудете?
— Что вы, я же вам должна!
— Долг платежом красен!
— Святая правда! Ой… уже два часа! Все, я бегу! До вечера, Трофим Ильич!
— До вечера, Вера Константиновна!
Письмо
Здравствуй, любезная, милая сердцу и бесконечно дорогая сестра моя Софья Борисовна!
Пишет тебе единоутробная сестра твоя Прасковья Борисовна.
Шесть лет минуло, как покинула ты нас, дорогая моя, как выпорхнула пташкою из гнезда родового, шесть лет уж как маменька и Ванюша-братец и я, горемычная, живем без лучезарной улыбки твоей, без голоска твоего, колокольчику валдайскому подобному, без доброго, отзывчивого, правдолюбивого и вечнорадостного сердца твоего, без душеньки твоей нежной, чистой и богобоязненной, без сестринской и дочерней заботы твоей и молитвы. Молимся без тебя шестой годик по утрам и вечерам, ходим в церковь нашу без тебя, причащаемся без тебя, исповедуемся батюшке Юрию без тебя, говеем и разговляемся без тебя, празднуем светлые праздники без тебя, дорогая Сонечка, но и за тебя молимся всем семейством, горячо молимся за тебя, за дорогую Сонечку-птичку, за горлицу нашу сизокрылую, в дальних краях обретающуюся, а я самолично молюсь за тебя каждый раз ночью, когда ко сну отхожу, когда лежу-прилежу в постельке своей, лежу да и думаю про Сонечку мою родную, да и читаю три молитвы: «Богородице, Дево, радуйся», «Живый в помощи Вышняго» и «О путешествующих». Ибо мы с маменькой и папенькой верим, что вам с Цзо надоест в Хабаровске далеком, да и вернетесь вы сюда, в родное Изварино.
Дорогая сестрица моя! Не думала, не гадала я, что жить без тебя, сестрицы моей, будет так трудно и непросто, что жизнь моя будет теперь совсем другой, самостоятельной и сосредоточенной. Да и не то, чтобы сильно самостоятельной, а вот будто взяли меня, девушку Прасковью, да и кинули в омут под названием Жизнь, а девочка Прасковья из Подмосковья плавать-то в этом омуте привыкла токмо с сестрицею своею дорогой, за руку ее держась, ей помогая и себе, а сама-то девушка Прасковья плавать хоть и училась, да пока еще не пробовала, и вот, стало быть, поплыла, поплыла, поплыла, вроде щепочки березовой, вроде и не тонет покамест, но страх-то есть, Сонечка, страх-то он, как волк серый, завсегда из лесу позыркивает на тебя, позыркивает, позыркивает, да не отпускает, и плыть-то плывет Прасковья из Подмосковья по море-окияну по имени Жизнь, хоть и плывет одна уже седьмой годок, да плыть-то ей покамест одной в окияне сем страховито, вот, сестрица родная, какое дело!