Сахарские новеллы

Сань-мао

Наконец, Гуку выволокли за дверь. Неожиданно она полоснула ногтями по лицу Аббуда. По щеке побежало несколько дорожек крови. Аббуд, чтобы не выглядеть слабаком, начал выкручивать пальцы Гуки. Все молчали, и только редкие судорожные всхлипывания Гуки раздавались в ночном воздухе.

Глядя на то, как Гуку тащат к машине, а она отчаянно отбивается, я разволновалась и закричала:

– Садись в машину, глупая, тебе его не одолеть!

Услышав это, брат Гуки засмеялся.

– Не волнуйся, это такой обычай. Невеста

должна сопротивляться, иначе ее потом засмеют. Хорошая девушка та, что дерется не на жизнь, а на смерть.

Я тяжко вздохнула.

– Раз надо драться не на жизнь, а на смерть, лучше уж вообще замуж не выходить.

– Когда она войдет в спальню новобрачных, еще не так зарыдает. Сама увидишь, какая будет потеха.

Вот уж действительно потеха. Такая свадьба мне решительно не нравилась.

Когда наконец мы вернулись к дому Гуки, было уже пять утра. Хамди потихоньку удалился, но мать, братья и сестры Гуки, а также родные и друзья бодрствовали всю ночь. Нас пригласили в большую комнату, где мы и уселись с дружками Аббуда. Принесли чай и верблюжатину. Гуку увели и оставили одну в маленькой комнате.

Мы немного перекусили. Барабанный бой возобновился, мужчины вновь затянули свою песнь, хлопая в такт. Я всю ночь не спала и очень устала, но и уйти было жалко.

– Сань-мао, пойди поспи, я вернусь и обо всем тебе расскажу, – предложил Хосе. Я подумала, что самое интересное еще впереди, и решила остаться.

Они пели и хлопали до самого рассвета. Вдруг я увидела, как Аббуд поднялся с места. Бой барабанов стих, и все взгляды устремились на него. Дружки начали подзадоривать его дурацкими шутками.

Аббуд направился в комнату Гуки. Я сильно разнервничалась, на душе стало нехорошо. Я вспомнила слова Гукиного брата: «Когда она войдет в спальню новобрачных, еще не так зарыдает». Мне показалось, что все, кто ждал снаружи, включая меня, – просто-напросто бесстыжие негодяи. Поразительно, как люди, прикрываясь обычаями, не желают ничего менять.

После того как Аббуд отодвинул занавеску и вошел в комнату Гуки, я еще долго сидела в большой комнате, опустив голову. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем мы услышали плачущий голос Гуки: «А-а-а!» Потом наступила тишина. И хотя кричать положено по обычаю, в голосе ее было столько боли, столько неподдельного страдания и бессилия, что глаза мои наполнились слезами.

– Подумай только, это же ребенок, ей всего десять лет! Какая жестокость! – вне себя от гнева сказала я Хосе. Он посмотрел в потолок и ничего не ответил. На этой свадьбе мы были единственными чужаками.

Аббуд вышел из комнаты; в руках он держал кусок белой ткани с пятнами крови. Дружки его радостно заголосили, и было в этих возгласах что-то скользкое и двусмысленное. По их представлениям, вся суть первой брачной ночи сводилась к тому, чтобы прилюдно и насильно лишить невинности

маленькую девочку.

Удрученная таким нелепым окончанием свадьбы, я встала и, ни с кем не простившись, быстро вышла вон.

Свадебные торжества продолжались шесть дней, в каждый из которых ровно в пять часов в дом Хамди приходили гости на чай и угощение. Пение и барабанный бой не утихали до полуночи. Каждый день повторялось одно и то же, поэтому я решила больше туда не ходить. На пятый день за мной прибежала другая дочка Хамди. Она сказала:

– Гука зовет тебя! Почему ты не приходишь?

Мне ничего не оставалось, как переодеться и идти к Гуке.

Все шесть дней празднества Гука так и сидела одна в маленькой комнатке. Гостям к ней входить не разрешалось – это мог делать только жених. Но я, будучи чужестранкой, недолго думая отодвинула занавеску и прошла прямо в комнату Гуки.

В комнатке было темно и очень душно. Гука сидела на сваленных в углу коврах. Увидев меня, она оживилась, вскочила и бросилась целовать в обе щеки, приговаривая:

– Сань-мао, не уходи!

– Я не ухожу. Давай я принесу тебе чего-нибудь поесть. – Я вышла из комнаты, взяла большой кусок мяса и отдала Гуке.

– Сань-мао, как ты думаешь, теперь у меня родится ребеночек? – тихо спросила она.

Я не знала, что ей ответить. За пять дней ее пухлое личико осунулось, глаза ввалились. Я смотрела на нее с болью в сердце.

– Принеси мне таблеток! Таких, чтоб детки не появлялись, – горячо прошептала она.

Я не могла оторвать глаз от ее десятилетней мордашки.

– Хорошо, принесу, не волнуйся. Это будет наш с тобой секрет.

Я потрепала ее по плечу.

– А теперь можешь идти спать. Свадьба закончилась.

Ночь в лысых горах

Однажды, вернувшись с работы, Хосе не вошел, как обычно, в дом, а стал сигналить из машины, и гудок его словно звал меня: «Сань-мао, Сань-мао!» Я отложила каллиграфию, которой занималась ради забавы, и подбежала к окну.

– Ты чего не заходишь? – спросила я его.

– Я узнал, где искать окаменелости черепах и моллюсков! Поедем?

Я подпрыгнула от радости и сразу же ответила:

– Поедем, поедем!

– Так выходи же скорее, – поторопил меня Хосе.

– Сейчас, переоденусь, возьму еду, одеяло… – кричала я ему в окно, бегая и собирая вещи.

– Давай быстрей, ладно? Ничего не бери, мы часа через два-три вернемся.

По природе своей я человек импульсивный. Поторапливаемая Хосе, я в ту же секунду выбежала из дома. На мне было длинное до щиколоток платье, а на ногах – шлепанцы. Выходя, я схватила висевшую на двери кожаную флягу, внутри которой был литр красного вина, вот и все мое снаряжение.

– Готово. Поехали! – я подпрыгивала на сиденье, полная радостного нетерпения.