Саксонские и нормандские короли. 450 – 1154 гг
Шрифт:
Хеорот был большим, но простым деревянным строением; это был открытый, похожий на сарай зал. За последние годы в Англии были обнаружены остатки нескольких таких королевских залов: первый, самый замечательный, в Иверинге (Нортумбрия), где аэрофотосъемка обнаружила следы нескольких построек, а раскопки — выемки и отверстия для столбов в фундаменте нескольких залов, построенных из дерева. Хеорот был деревянным, и в конце концов его охватило пламя, и он сгорел. Это, вероятно, объясняет то, почему дворец в Иверинге несколько раз восстанавливали. Во время написания этой книги шли раскопки дворца саксонских и более поздних королей в Чеддаре (Сомерсет); была обнаружена группа построек, занимающая большую площадь, а в ее центре — саксонский пиршественный зал из дерева IX века или более раннего периода размером 90 на 18 футов.
Залы в Иверинге и Чеддаре, подобно Хеороту, были прежде всего пиршественными залами, где великий король или полководец трапезничал вечером в окружении своих приверженцев, воинов его свиты, которых связывали с ним крепчайшие узы верности. Великолепие зала отражало величие короля: говорят, Хеорот был обшит золотыми листами. «Когда мы сели пировать, — сообщает сам Беовульф, — король данов щедро наградил меня за эту победу в битве сокровищами и вычеканенным золотом. Затем начались песни и празднование, а патриарх Хродгар, у которого в запасе всегда есть множество историй, стал рассказывать о давно прошедших временах и время от времени наигрывал на арфе приятную мелодию. Там и сям исполнялась какая-нибудь правдивая баллада с несчастливым концом,
Хеорот был штаб-квартирой короля и его приверженцев. Из него они днем отправлялись покататься на лошадях и на охоту, летом — в более дальние экспедиции, на войну, грабежи и междоусобицы, а также оттуда король правил своим королевством и там вершил суд. В Хеорот они возвращались, чтобы выпить, обменяться дарами, а в более серьезных случаях — держать совет.
В «Беовульфе» много говорится о золоте. Им облицован Хеорот, оно украшает королеву, король именуется «прославленным владыкой, дарующим золотые кольца». Каждое важное событие увенчивается обменом подарками, среди которых выделяются золотые кубки и позолоченные доспехи. В этом состояла основная часть жизни воинов-варваров в те времена, когда Римская империя на западе пала под натиском их оружия. Рим стал для них источником большей части их золотых запасов, но они использовали его по-своему. Они принимали изделия из золота как символ богатства и знатности: король должен иметь возможность демонстрировать его в своей пиршественной зале, на доспехах, на своей супруге. Он должен был иметь возможность одаривать им своих приближенных, но при этом оставаться богаче, чем они. Это означало, что необходимо было постоянно воевать, чтобы обеспечить себя соответствующими запасами добычи, собирать дань, получать дары и даже время от времени, возможно, торговать. И это одна из причин, по которым грабительские походы играли такую большую роль в истории и легендах V и VI вв. Это объясняет, почему самые большие запасы римского золота были обнаружены так далеко от Римской империи — в Скандинавии и в районе Балтийского моря — и как сокровища из Средиземноморья, Швеции и Галлии оказались собранными в Саттон-Ху.
Со временем золотой запас стал иссякать. Когда в VIII в. появились деньги, они были серебряными — как и везде на севере Европы в этот период. Даже в «Беовульфе» есть намеки на более прочную основу общественной организации. Король народа гаутов подарил Беовульфу меч, эфес которого был покрыт золотом, а также еще «зал и семь тысяч гайд земли». Это напоминает нам о том, что земля давно уже была самой постоянной формой богатства, что по мере уменьшения запасов золота земля становилась обычным даром приближенным в награду за верность. В английских королевствах король был самым крупным землевладельцем, и он кормил своих придворных, либо перемещаясь от одной усадьбы к другой и поедая произведенные в ней сельскохозяйственные продукты, либо приказывал, чтобы их на кораблях или повозках доставляли к нему в пиршественную залу. В конце VII в. закон короля Уэссекса Ине гласил: «Оброк с 10 гайд: 10 бочек меда, 300 буханок хлеба, 12 амберов валлийского эля, 30 — чистого эля, две коровы или 10 валухов, 10 гусей, 20 кур, 10 головок сыра, 1 амбер масла, 5 лососей, 20 фунтов фуража и 100 угрей». Это было указание, а не точный перечень, но оно ярко напоминает нам о сложности управления хозяйством до появления постоянных средств денежного обращения, или соответствующей системы рынков, или приемлемых условий транспортировки. Однако задолго до Нормандского завоевания деньги и рынки развились так, как король Ине и мечтать не мог. И хотя транспорт был ужасным по современным меркам, он был тщательно организован, и «ферма одной ночи», как причудливо называли основную единицу оброка, могла быть переведена в наличные деньги, то есть повозки серебряных пенсов. Серебряный пенни был единственным имевшим хождение средством денежного обращения, которое существовало в этой стране между его введением Оффой и появлением золотых монет в XIV в.
«Беовульф» показывает нам общество, в котором воины посвящали себя верному служению своему господину и участию в его и своих собственных кровавых междоусобицах. Но совершенно ясно, что это не было их единственным занятием, и еще менее — единственной заботой изначальных слушателей поэмы. Не одного короля Нортумбрии Беда Достопочтенный называет образованным человеком, а королю Келвульфу он посвятил свою «Церковную историю». Но чтобы быстрее всего исправить представление о том, что саксонские короли были просто варварами, следует бросить взгляд на «Жизнь короля Альфреда», написанную Ассером. Без сомнения, мы живем в более гуманном мире, чем мир Хенгиста (англосаксонский вождь, умер в 488 г. — Пер.) или Саттон-Ху. Мы должны учитывать сильный рост государственной организации и умения жить в мире. Но во времена Альфреда угрозу английским королевствам представляли армии захватчиков данов. «Англосаксонская хроника» рисует картину бедствия, и складывается отчетливое впечатление того, что даже победы Альфреду доставались нелегко и были непрочными, даже Уэссекс был на пороге распада. Альфред в силу сложившихся обстоятельств стал великим воином и воевал с охотой. Ассер сообщает нам, что вкус к этому он унаследовал. Он днем и ночью жадно слушал саксонские стихи, хотя нам и не сообщают, были ли это поэмы о героических междоусобицах или стихи религиозного содержания. И те и другие читались в Хеороте, и можно предположить, что и те и другие привлекали Альфреда. Он также был страстным любителем охоты, как и все успешные короли Средневековья: это был королевский вид спорта, который направлял энергию воинов на менее вредное занятие (по крайней мере, не было человеческих жертв), чем войну; он приучал людей к быстрым и энергичным действиям в полевых условиях, давал им возможность тренироваться.
Если это все, что нам известно об Альфреде, то нас следует извинить за то, что, в нашем понимании, его жизнь проходила в охотах, войнах и за пиршественным столом — так он, вероятно, провел большую часть своей жизни. Но мы также знаем и о некоторых других его делах, в которые он включался с не меньшим рвением. Он обратил свой проницательный ум к долгосрочным проблемам обороны королевства, укрепления городов, совершенствования боевых кораблей, реорганизации армии. Он считал, что у короля должны быть люди, которые молятся, и люди, которые работают, а также воины, и он очень заботился о церкви и пытался (неудачно) основывать монастыри. Он заботился о своих поместьях и обо всех своих подданных; он издал основательный сборник «законов», интересовался деятельностью судов и пытался поднять уровень служителей закона. Королевские доходы были поставлены на новую основу. Самое удивительное, что он находил время для интеллектуальных занятий: он организовал семинар ученых людей для перевода основных наставлений
Именно во времена Альфреда мы впервые слышим о деятельности королевского казначейства и о королевской печати. Королевская казна содержала драгоценные камни и металлы, а также монеты. До завоевания не велись никакие письменные отчеты, и ценность представляют немногие записи любого рода. Но по меркам того времени английская казна была довольно хорошо организована: король и его чиновники надзирали за чеканкой монет. У короля были разнообразные источники дохода, который стал со временем включать некоторые формы прямого налогообложения, и ясно, что он мог располагать значительными суммами денег. Казна обычно была слишком объемной, чтобы большую ее часть возить с собой, и у последних саксонских королей, очевидно, она имела постоянные места хранения, главным из которых, несомненно, был Винчестер. В королевской спальне, где бы король ни останавливался во время своих путешествий, хранился сундук с драгоценными камнями и деньгами на сиюминутные нужды. С королем всегда ездили секретари. Огромные хартии во времена короля Этельстана могли быть написаны королевскими писцами или, возможно, монахами или аббатами, которым было поручено это дело. Сомнительно, чтобы королевские писцы обычно писали королевские хартии во времена до Этельстана или в конце X и начале XI в. Однако большая хартия на латыни была заменена на гораздо меньший «указ» на английском языке как средство выражения монаршей воли. Указ представляет собой особый интерес, так как это была первая серьезная попытка сделать правление частично грамотным и первый документ, к которому была приложена большая печать. Нам известно, что у Альфреда была печать, но ни одного образца английской королевской печати со времен, предшествующих правлению Эдуарда Исповедника, не сохранилось. К тому времени было обычной процедурой, когда королевский дар в виде земель или привилегий письменно фиксировался в виде короткого указа на английском языке и отправлялся в суд графства, к которому это имело отношение. Там чиновник мог прочитать указ собравшимся людям, и, хотя они не могли проверить правильность того, что он читает, так как большинство из них были неграмотными, они могли, по крайней мере, увидеть большой кусок воска с отпечатком большой печати. Именно она являлась самым лучшим средством, устанавливающим подлинность документов, прежде чем большинство людей стали достаточно грамотными, чтобы подписывать свои имена. Во времена нормандцев в суде графства не каждый понимал английский язык — языком нормандских господ был французский язык, — так что указ стал соответствовать обычному письменному соглашению того времени и писался на латыни, а потом истолковывался слушателям на том языке, какой они понимали. Но указ оставался основой всех документов, скрепленных большой печатью и изданных после завоевания. Таким и другими способами нормандцы просто перенимали, адаптировали и развивали то, что они нашли.
Жизнь последнего саксонского короля описана идиллически наивно его первым биографом, который делал это, наверное, еще при его жизни: «Таким образом, эти правители (эрл Гарольд и его брат) обезопасили королевство со всех сторон, и жизнь доброго короля Эдуарда протекала в безопасности и мире. Он много времени проводил на полянах и в лесах, предаваясь охоте. После церковной службы, которую он охотно посещал каждый день, он занимался с соколами и им подобными птицами, которых ему приносили. Его радовали лай и возня гончих. За такими занятиями он иногда проводил целый день, и лишь в них он действительно по природной своей склонности черпал житейские удовольствия». Далее автор пишет, как усердно Эдуард «исповедовал христианскую религию», с какой радостью встречался с аббатами и монахами, особенно из других стран. «Обычно он с кротостью ягненка и безмятежностью духа стоял на церковных службах — верующий в Христа на виду у всех верующих, и в такие моменты он редко разговаривал с кем-нибудь, если только к нему не обращались» — весьма необычное достоинство. Другие короли во время месс сплетничали, и говорят, что Генрих I выбрал одного из своих видных приближенных в священники, потому что тот мог закончить службу в рекордно короткое время. «К тому же следует сказать, что он демонстрировал пышный королевский наряд, в который королева обязательно одевала его. А он бы не заметил, если бы его одеяние было и не таким роскошным. Однако он был благодарен королеве за ее внимание к нему в таких вопросах и в разговорах со своими близкими друзьями добродушно отмечал ее рвение в самых признательных выражениях. Он с великим состраданием склонялся к бедным и немощным и полностью содержал немалое количество таких людей не только при своем королевском дворе, но и во многих уголках своего королевства. В конце концов, его супруга не удерживала его от этих добрых дел, во главе которых он стоял, а, скорее, побуждала его не медлить с ними, и часто даже она сама играла в них ведущую роль. Так как если он подавал бедным время от времени, то она была щедра, но направляла свою щедрость на такие добрые цели, чтобы также подчеркнуть и высочайшее благородство короля. И хотя по обычаю и закону трон королевы всегда стоял рядом с троном короля, она предпочитала — кроме церкви и королевского застолья — сидеть у его ног, пока король случайно не касался ее рукой или жестом не приглашал или повелевал ей сесть рядом с ним».
Эта картина королевской жизни явно однобока. И хотя в конце своей жизни Эдуард, по-видимому, предпочитал поручать часть своих дел подчиненным: армию — «второму человеку после короля» Гарольду, как его назвал один автор, а управление страной — эрлам, епископам и шерифам, — эта картина апатичной святости, нарушаемая время от времени хорошей охотой, вероятно, сильно гиперболизирована. Тем не менее мы видим на ней средневекового короля в двух характерных местах — в поле на охоте и в церкви.
Далее автор описывает рвение Эдуарда при восстановлении Вестминстерского аббатства, которое он расширил и в знак своей преданности Богу и св. Петру обеспечил постоянным доходом. В нем был поставлен памятник ему, и оно стало, без сомнения, подходящим храмом для самого большого из его дворцов. Во второй части «Жизни» король Эдуард находится на пути к тому, чтобы стать Эдуардом святым — Эдуардом Исповедником, «избранным Богом еще до его рождения и благословленным на царство не столько людьми, сколько небесами». Настоящим «избирателем» был Бог; король — его помазанником. И нам говорят о том, насколько правильно это было в случае с Эдуардом, так как через него при его жизни Бог совершал чудеса исцеления.
Эдуард был святым, sanctus, в силу своего положения, а также благодаря всей своей жизни. Последнему утверждению, впервые высказанному во второй части «Жизни», написанной вскоре после смерти Эдуарда, потребовалось какое-то время, чтобы созреть. Оно было не настолько очевидно другим современникам Эдуарда, как автору произведения. В конце концов оно принесло свои плоды, когда в 1161 г. вестминстерские монахи, обладавшие драгоценной реликвией — его телом, при поддержке Генриха II и большой группы выдающихся церковнослужителей получили от папы Александра III буллу о его канонизации. Александр возвел его в ранг святого; монахи Вестминстерского аббатства установили раку с его мощами позади высокого алтаря. На глазах народа была провозглашена святость королевской власти. В те времена люди с трудом проводили различие между королем и его функциями — это было единое целое; верность имела личную направленность на человека. Но в XII в. утверждали, что король может делать святые дела, даже если он сам не святой, как священник.