Сакура, свадьба, смерть
Шрифт:
Так было и в этот раз.
Он ехал к матери погибшей девочки, уверенный в том, что должен к ней ехать.
Но зачем?! Чем он может ей помочь?
Как сделать так, чтобы ей не стало ещё горше от его визита?
И что же сказать, чтобы не обидеть?
Поначалу – высокая, статная, красивая, в трауре.
Потом – смятая и незначительная, как комочек ненужной чёрной фотографической бумаги, Мария рыдала, скорчившись в кресле, ничуть не стесняясь.
Тогда, после
Не от давних воспоминаний, не от того, что странно и неожиданно совсем рядом с ней оказался случайный внимательный человек, которого она толком-то и не знала, да и не был он важен для неё никогда.
Горе делает некоторых людей внезапно застывшими, но хрупкими.
Ничто привычное не способно их разбудить.
Так бывает с листом закалённого витринного стекла: можно долго бить в него молотом и не разобьёшь, а можно лишь точно, в какое-то определённое случаем место, один раз стукнуть уголком мобильного телефона и – рухнет прозрачная стена, и вырастет у твоих ног груда мелких блестящих осколков!
Человек, который пришёл сегодня к Марии, принялся говорить совсем не о том, о чём с ней пытались разговаривать все остальные люди в эти страшные два дня.
Не о смерти.
Не о дочери.
Не об утрате….
Поэтому-то и прорвало.
И не нужно было рядом с ним отвечать себе на свои же бесконечные ночные вопросы: «За что?!», «Как же так?», «Как жить-то теперь дальше…?»; не было необходимости упоминать в разговоре с собеседником нелепые и страшные слова: гроб, могилка, свидетельство о смерти…, исчезли, хотя бы и на время, обсуждения бытовых вопросов поминок, каких-то вскрытий, майоров, показаний…
Он пришёл и улыбнулся.
Спросил совсем не о том, к чему так напряжённо готовилась она.
И слушал.
А она плакала…
Поначалу громко, взахлёб, неровными выдохами выпуская из себя всё то, что долго и властно держала в себе, привыкшая за годы к жизненному одиночеству, почему-то не позволяя ничего из этого услышать никому из привычных, ежедневных людей.
– Вы вспомнили меня?
– Того, в детстве, под окнами? Нет, конечно…. А вот грубияна, который кричал недавно…, в беседке, конечно же, узнала. Вы ещё там распоряжались потом…
– Да, правильно. Первый раз в жизни я командовал людьми в ботаническом саду.
– А зачем? Директор сказала, когда звонила сегодня, что вы там грандиозную панику организовали! Но ведь всё же просто….
– Это я от избытка энтузиазма. Показалась, что так может быть лучше.
– А как вы оказались в саду-то? Один, с семьёй? Гуляли?
– Договорился с сыном именно там встретиться, в пятницу.
– Почему так сложно? Живёте не вместе?
– Не вместе. Уже давно.
– Встретились?
– Да. И с ним, и с Иваном. Случайно.
– С каким
Блестящими от слёз глазами Мария внимательно посмотрела на Глеба.
– Так вы всё знаете?
– Иван рассказал мне многое в тот день. И о себе, и о вас двоих, троих…
– Ругался?
– Нет, что вы! Ванька – мечтатель. Он плакал.
Мария, отвернувшись к высокой спинке кресла, зарыдала ещё сильнее, а капитан Глеб, встав, подошёл к плотно зашторенному окну, внимательно посмотрел в щёлку на солнечную улицу.
– Ванька сейчас сам не свой, переживает. Разные вещи неправильные думает…
– А что он в саду-то делал? Нарочно, что ли? Узнал про свадьбу заранее?
– Нет, никакой публичной гадости, никаких скандалов и шума он и не предполагал. Просто недели за две до этого его устроили туда подсобным рабочим.
– Устроили? Чернорабочим – по протекции?!
– Да, милая Мария, именно так. Существуют ещё в нашей скучной жизни подобные животрепещущие парадоксы. Но исключительно при условии, что они кому-то очень нужны.
– Иван кому-то понадобился?! Кому?
– Вашим близким знакомым. Чумазый Ванька попал в сферу интересов мощных интеллектуалов и профессорско-преподавательского состава вашего родного, Мария Владимировна, университета. Не более и не менее.
– О чём это вы?
– Лупоглазый комендант вас восхищает?
– Не говорите глупостей. Мужлан, моральный урод, есть все предпосылки, что он и те, кто его протолкнул на эту должность, скоро погубят наш чудесный ботанический сад! Его поставили туда, чтобы выжить директора, лишить её привычных условий работы – и заставить уволиться. Но при чём здесь Иван?
– Он – инструмент. Его взяли с условием, что он будет по приказам этих круглоглазых ребят делать разные мелкие гадости для нашего директора, вредить в саду и всё такое прочее. Так они рассчитывали побыстрее уволить достойную женщину и без помех взяться за реализацию своих общестроительных и помывочных планов.
– Вы уверены, что всё так сложно?
– Информация получена из нескольких параллельных источников. Времени, чтобы её проанализировать, было достаточно.
– А Иван знает о схеме? Как он к этой дряни относится?
– Признался. И мне, и директору. Думает, что они уже мстят. И ему, и вам. Вы же тоже всячески им препятствуете, да?
– Чушь!
– Не знаю соусов всей вашей университетской кухни, но ставки, очевидно, высоки. Сегодня в деле был нож. Почему бы не представить, что совсем недавно у ваших интеллектуальных оппонентов возник соблазн попугать и вас? По-страшному, по-серьёзному, весомо так предупредить о последствиях упрямства?
– Вы хотите сказать…
– Как один вариантов. Я и шумел-то после всего произошедшего в саду именно поэтому. Хотел разобраться.