Саквояж со светлым будущим
Шрифт:
Веселовский издали поклонился «чоловику», как будто извиняясь, и посмотрел на Машу. Глаза у него смеялись.
— Как я попал!… — одними губами сказал он и возвел глаза к потолку. — Как я погорел!…
Родионову надоели его пируэты вокруг Маши Вепренцевой — или то, что казалось ему пируэтами, — и он вдруг громко заметил, что день в разгаре и хорошо бы Маше хоть позвонить Ольге Ивановой, решить, что они будут делать, если даже под вечер им не удастся выбраться с распроклятой дачи, из распроклятой Кончи-Заспы!
Веселовский, услышав его начальственный тон, извинился
— Что ты его слушаешь, этого болтуна телевизионного! — с сердцем произнес Родионов. — У тебя чего, дел нет? Так я тебе мигом организую дел целую кучу! Визит срывается! Звони Маркову, объясняй, что тут у нас вышло, пусть он или продлевает пребывание, или придумает что-нибудь!…
— Табаковой надо звонить, — безразлично сказала Маша. Их визит в данный момент ее совершенно не интересовал. Она поболтала в чашке остатки кофе и глотнула. — Табаковой, а не Маркову. А вы заметили, Дмитрий Андреевич, что он врал?
— Кто?!
— Веселовский.
— Да он все время врет, у него профессия такая!
— Да не в том смысле! — возмутилась Маша. — Он врал сейчас. Когда говорил, что его Мирослава пригласила.
— Почему врал?
— Потому что, когда он приехал и с Весником стоял, помните, он сказал, что его пригласил Поклонный. Позвонил, мол, Андрюха или Андрейка, как-то так он его назвал, и сказал: приезжай, повеселимся!…
Родионов пожал плечами.
— Я не помню.
— А по-моему, это важно.
Родионов начал раздражаться:
— Что?! Что важно? Ты чего? На самом деле играешь в детектив?!
— Дмитрий Андреевич…
Он раздул ноздри — он всегда раздувал ноздри, когда злился.
— Как вы не понимаете, что Головко убили, когда мы все были здесь! — Маша Вепренцева даже руки на груди сложила, словно умоляя Родионова выслушать ее, и напрасно это сделала — Родионов терпеть не мог, когда его о чем-то умоляли. Он ведь был «равнодушный» и любил в себе это равнодушие.
— Мне все равно, когда его убили, — резко сказал он. — Займись своими делами, я тебя умоляю!…
— Какими? — сердито спросила секретарша. — Какими делами, Дмитрий Андреевич? Уехать мы не можем. Работать мы тоже не можем. Ребенка забрали Кольцовы. Почему я не могу пока заняться… расследованием?
— Че-ем?!
— Расследованием, Дмитрий Андреевич! А что такого ужасного я сказала?!
Аркадий Воздвиженский подхватил Машу под локоток и проворно поволок ее к французскому окну, за которым скучал милиционер — или как там они называются на мове — в фуражке с высокой тульей, но перед самым выходом на лужайку писатель затормозил. Говорить под самыми ушами у милиционера было бы дико. Тогда он повернулся и потащил ее в другую сторону, но там в кресле в полной отключке разума сидел китайский болванчик Казимир Цуганг-Степченко.
Ну никак не поговорить!
— Отпустите меня, — велела Маша Родионову.
— Что ты придумала? Какое расследование?
— А что такое?
— Мань, ты мне голову
— Мне охота, — упрямо перебила его Маша.
— Маша!
— Дмитрий Андреевич!
— Марья Петровна, пока ты на меня работаешь, я запрещаю тебе заниматься всякой ерундой! Особенно ерундой… детективной!
— Как?! — поразилась бедная Марья Петровна. — Какой это… детективной ерундой?…
— Всякой… вот этой детективной ерундой! — Родионов оглянулся на китайского болванчика в кресле и подтолкнул Машу к высоким двустворчатым дверям. Она сделала шаг и остановилась. Он подтолкнул ее еще раз, она опять шагнула и остановилась. — Ты просто не понимаешь, что это такое!
— Дмитрий Андреевич, я все понимаю.
— Нет, не понимаешь! Это заказное политическое убийство! По-моему, ничего такого на Украине со времен Марины Мнишек не было!
— Марина была полячка.
— Иди ты в задницу, — предложил ей Родионов. Голос у него был злой. — Я с тобой не шучу, между прочим. И не думаю даже. Если ты… влезешь в неприятности, я тебя уволю. Ты меня знаешь.
— Знаю, — согласилась Маша Вепренцева.
— Вот и хорошо.
Они помолчали.
Родионов шарил по карманам просторной летней рубахи, искал сигареты. Маша искоса наблюдала за ним, порывалась продолжить дискуссию и никак не решалась.
Родионов обшарил все карманы, даже в джинсы залез, хотя там не было и не могло быть сигарет, и свирепо уставился на провинившуюся помощницу:
— Ну?!
— Что?…
— Ну, дай мне сигарету уже!
— Да, да, простите, пожалуйста! — спохватилась Маша и ловко выхватила из кармана пачку сигарет и зажигалку. Она смотрела, как его длинные пальцы выуживают сигарету, как крутят колесико зажигалки, и ровное, будто подтаявшее в солнечном свете пламя приближается к его лицу и словно отражается от свежевыбритой щеки. Он не любил бриться и, когда не нужно было «выезжать», не брился дня по три и зарастал гудермесской щетиной почти до глаз. Сегодня он был выбрит самым тщательным образом.
Родионов покосился на китайца Казимира Цуганг-Степченко и сделал длинную затяжку.
— Вы меня не поняли, Дмитрий Андреевич, — негромко и вкрадчиво сказала Маша. — Я вовсе не собираюсь расследовать заказное политическое убийство… всерьез.
— Маша, я не хочу это обсуждать. Мне все равно, всерьез или не всерьез.
— Дмитрий Андреевич, мы должны узнать, что здесь происходит, — упрямо договорила она.
Родионов моментально взвился на дыбы. Маша прекрасно знала, что возражать ему можно только до определенной степени. Ну раз, ну два, а на третий он обязательно выйдет из себя, станет орать, хлопнет дверью и повернется к ней и к человечеству оскорбленной спиной.