Саквояж со светлым будущим
Шрифт:
— Давайте купаться! — сказала она весело, когда Родионов и Маша приблизились. — Я так люблю воду! А вы любите воду?… — И она вопросительно посмотрела на Родионова. Вообще казалось, что она обращается только к нему, а Машу не замечает.
Родионов пожал плечами.
— А где Стас? — спросила Маша. — Вы его сегодня видели, Олеся?
— Вчера тут какие-то дети купались, — сообщила та и повела глазами, а потом с некоторым усилием вернула их на место, — ужасно шумели, а сегодня их нет, слава богу! Говорят, что майский загар самый стойкий
— Дмитрий Андреевич, — подсказал Родионов. — А вы не знаете, зачем Стас свою фотографию порвал? Где он на диване сидит, весь из себя такой прекрасный. Зачем?
— Я не знаю, — процедила девушка. — Я ничего про Стаса не знаю и знать не желаю!
Маша переглянулась с Родионовым, и Олеся это заметила.
— Ну что вы переглядываетесь?! — спросила она, схватила коктейль и стала жадно пить, как будто замучилась от жажды. Потом оторвалась от бокала и тяжело задышала. — Что вам от меня нужно?! Что?! Я его ненавижу, ненавижу, ненавижу! Педик проклятый, дрянь! Я его убью! Найму киллера и убью, у меня деньги есть, много денег! Мне ничего не надо, ни учебы, ничего, мне только бы его убить, перерезать его поганое горло!
И она с грохотом вскочила, опрокинула столик, бросилась на Родионова и стала хватать его за рубашку, тянуть руки, словно подбираясь к его горлу, а он не подпускал ее близко и тоже хватал Олесю за руки, а Маша сзади хватала ее за бока, и при том что Олеся была почти голой, сцена эта выглядела неприлично, как в третьесортном двусмысленном кино!…
Олеся молотила руками довольно долго, а потом Родионову удалось их перехватить, и он заломил один локоть ей за спину, и она наклонилась вперед и затрясла головой.
— Все? — тяжело дыша, спросил Родионов. — Успокоилась?
— Пустите!
— А драться больше не будешь?
Олеся молчала, вырывалась, и он встряхнул ее, как куклу.
— Ты успокоилась или нет?
— Отпустите ее, Дмитрий Андреевич, она вон трясется вся!
— Да, «отпустите»! Я отпущу, а она опять на меня кинется!
— Я не кинусь, — сказала Олеся и дернула локти, пытаясь освободиться. — Да отпустите вы, слышите!
И Родионов отпустил, и она кинулась на него, и вся пикантная сцена повторилась снова — Олеся бросалась, волосы ее развевались, пальцы были стиснуты, как когти, а глаза полузакрыты. Родионов ее ловил, пытался утихомирить, а Маша хватала сзади Олесю за бока.
— Стой смирно! Стой, кому говорю!
Пойманная во второй раз, сильфида вдруг громко заплакала и стала вытирать глаза кулачками и отворачиваться, и Маша решила, что у нее истерика.
— Сколько ты коктейлей выпила? — спросил Родионов. — Пять? Или десять? Слышишь или нет?
Олеся начала икать, и вид теперь у нее был довольно страшный — залитое слезами лицо с растекшимися следами макияжа, волосы, повисшие безвольными патлами, вывороченные губы. Лицо у нее, раньше четкое и определенное, как на картинке из журнала, странно расплылось, и на нее невозможно стало
— Я… я… не помню…
— Что ты не помнишь?!
— Сколько выпила, не помню… Но много. Я ночью… ик… джин пила, а потом… ик… мартини…
— Я тебе сочувствую, — пробормотал Родионов. — Но от похмелья еще никто не умирал.
— А у меня нет похмелья!
— Бу-удет, — пообещал Родионов. — Вот проспишься, и будет тебе похмелье!
— Может, ей аспирин дать? — спросила сердобольная Маша Вепренцева. — Сходить, Дмитрий Андреевич?
— Да какой ей аспирин! — сказал Родионов, и никакого сочувствия не было в его голосе, и Маша Вепренцева осторожно и, должно быть, несправедливо порадовалась тому, что в его голосе нет сочувствия. — Ей надо бочку воды выпить и спать. Разве аспирин поможет, если она джин запивала мартини!
Девушка продолжала икать и вдруг затряслась крупной дрожью, села в шезлонг и взялась руками за голову.
— Боже мой, — простонала она и начала раскачиваться. — Боже мой, господи…
Маша присела перед ней на корточки. Даже накинуть на Олесю было нечего, потому что рядом не было никакой одежды — должно быть, она из дома пришла в чем была, то есть без всего.
Родионов посмотрел по сторонам и, шагая через газон, дошел до небольшой раздевалки и скрылся в ней.
— Олеся, что случилось, скажите мне! Чем вы так… расстроены?
— Я?! — поразилась Олеся. — Я расстроена?!
Она опять икнула, засмеялась демоническим смехом и взялась за голову.
— Принесите мне выпить, — приказала она через какое-то время. — Я хочу пить. Я о-чень хо-чу пи-ить!
— Олеся, что случилось? Вы поссорились со Стасом, да? Вчера! Мы слышали!
— Ну и черт с вами! Ну и плевать, что вы слышали!
— Из-за чего? Из-за чего вы поссорились?
— Он… он… ик!… он меня броси-ил! Броси-ил! Сказал, что он меня больше не любит, и никогда, никого…
— Что никого, Олеся?!
— Никого-о-о он не люби-ит!
— Не плачь, — растерянно сказала Маша. Она понятия не имела, как нужно утешать девиц, которых бросил любимый. — Все будет хорошо. Найдешь себе другого, лучше прежнего.
— Да-а, найдешь! Никого я не найду, никому я… ик!… не нужна, и ему не нужна! Я его убью, убью! У меня деньги есть! Мне папка сказал, что раз в жизни я богатого подцепила, а он меня бро-осил! Что я папке скажу! Я обратно в Днепропетровск не ха-ачу! Я здесь ха-ачу! Со Стасом, а он меня больше не хочет!
Маша погладила ее по голове, подивившись тому, что волосы такие жесткие, как будто утром девушка головой нырнула в ведро с лаком. Впрочем, может быть, на самом деле нырнула. Длинные волосы, чтобы они лежали сказочными прядями, нужно укладывать и «фиксировать». Машу очень забавляло слово «фиксировать», словно волосы — это монтажное оборудование или арматура, что ли.
Олеся тряслась крупной дрожью, а Родионов куда-то пропал, и Маша, продолжая ее гладить, сердито посмотрела по сторонам — где он?!