Саламандры: Омнибус

Торп Гэв

Ба’кен аккуратно взял её на руки. Она была такой маленькой и хрупкой. И слабой. Но она была живой — маленькое сердце билось в её крошечной груди, как напоминание о цели существования воина.

— Теперь понятно, — тихо произнёс он, глядя на девочку, — почему вы дали нам крылья.

Видя, что она приходит в себя и снова теряет сознание, Ба’кен активировал вокс. Через несколько секунд сигнал дошел. Фугис ждал всё это время.

— Ты нашел то, что искал? — спросил он.

— Кое-что еще, — ответил Ба’кен, переводя взгляд на горную цепь, с

которой долина просматривалась, как на ладони. — Чума.

— Заражение? Какого рода?

— Я наделся, что ты знаешь. Мне пришлось сжечь носителей. Даже после смерти они вновь поднимались.

Наступило молчание, пока апотекарий обдумывал сказанное.

— Выжившие? — наконец спросил он.

Ба’кен взглянул на ребенка.

— Один. Необходима медицинская помощь.

— Выдвигаюсь, — ответив, Фугис отключил вокс-канал.

Наследие былой войны, заражение пробралось в пустыни Ноктюрна. Оно обрушилось на игнейцев, превращая их в нечто нечеловеческое. Обычная болезнь этого бы не сделала.

Потеряв ход мысли, Ба’кен взглянул на вершину хребта, где виднелась стоящая на месте фигура. Рассмотреть было сложно: все детали были скрыты расстоянием и клубящимся дымом. В какой-то момент фигура исчезла из вида, и, когда пелена рассеялась, силуэт уже исчез.

Была ли это лишь игра света?

Ба’кен подозревал, что это нечто большее. Он многого не знал, а ответы, которых он жаждал, так и остались неотвеченными. Судьба Дак’ира всё еще была неясна.

— Брат? — прошептал он, но ответа не последовало.

Если девочка выживет, её жизнь изменится. Но она привыкла к постоянным переменам. Свернувшись в руках ангела с ониксового цвета кожей, что принёс её, она вспомнила, как её племя пришло в эту долину. Игнейцы были кочевым народом и редко задерживались в одном месте подолгу. Она не понимала, почему, и не знала, как можно иначе. Бездонная культурная пропасть между жителями городов-убежищ и обитателями пустынных пещер еще долго будет жить в ней.

Она знала, что долина не всегда была её домом. До этого они жили среди скал, рядом с огненными ущельями. Её паломничество на восток началось у святыни — церемониального святилища, места глубокого духовного поклонения. Там, где они почитали его — спасение, Освобождённое Пламя.

Дак’ир.

Он наблюдал со своего места среди скал и потоков пепла, что извергал огонь ниже.

Пока он долго и преданно служил, его господин поделился многими знаниями о варпе и колдовских способах подчинить его своей воле. Наблюдатель не был псайкером, но ему были ведомы ритуалы, которым его обучили. Его клинок был дочерна запятнан их следами.

Священная цель двигала им, та, что годы подготавливалась и теперь начинала приносить первые плоды.

Когда враг его увидел, наблюдатель позволил облакам сгуститься, прежде чем ускользнуть из поля зрения и раствориться в неизвестности.

Он вспомнил истошный вопль старика.

Сенгни.

"Восставший".

"Да", —

подумал он, многое из того, что было посеяно, должно взойти. Смертоносные и неудержимые, они прошлись бы по Ноктюрну, раня огнерожденных туда, где они наиболее уязвимы. Их народ.

Думать о грядущем опустошении было для него лучшим средством от одиночества и отсутствия рядом с Нихиланом.

Наблюдатель был преданным цепным псом — безумным, маниакальным, но преданным. И он был готов на месть любой ценой.

При мысли об этом улыбка тронула губы Рамлека.

Ритуал боли

— Ещё раз.

Покалывание тепла предвещало настоящий огонь, а спустя доли секунды — зловоние его горящей плоти.

Привязанный к каменной плите узник дёргался в конвульсиях, вздымаясь всем телом в ответ на причиняемую боль. Его запястья и пальцы сгибались, борясь со своими оковами. Его ноги бессильно дергались в кандалах, прикрепленных к лодыжкам.

— Не сопротивляйся, — предупредил голос, — от этого будет только хуже.

Помимо узника, в комнате были ещё трое. Тот, что пытал его сейчас, никогда не говорил. Он нес пылающее клеймо, вилка на конце которого сверкала подобно маленькому солнцу. Другой наблюдал, держась позади, вне слабого света, падавшего сверху. Несколько мимолетных взглядов, которые узник сумел выхватить из своей мучительной агонии, подсказали ему, что наблюдатель раздраженно перемещается, скрестив руки на груди.

Третий — единственный, кто говорил, — скрипнул зубами и остался рядом. Его глаза были красными, как тлеющие угли, зеркальным отражением навершия железного клейма. Он и наблюдатель были громадными, закованными в военную броню, которая рокотала и жужжала, когда они двигались, как если бы некоторая враждебность их драконьего тезки ещё была заперта внутри и пыталась вырваться наружу.

— Я убью вас обоих! — узник выплюнул слова, обнажив клыки и зарычав.

Третий кивнул, его чёрная броня стала темно-оранжевой от кузнечного пламени, воздействовавшего на открытые участки кожи узника. Оно горело вновь, вырезая линии в его плоти, растягивая боль.

— Он необуздан, — сказал наблюдатель после того, как мучитель закончил. Мучитель был меньше и облачен в мантию, а не боевые доспехи. Он умрет последним, решил узник.

— Сколь многих он убил? — спросил наблюдатель.

— Семерых. Он убил семь жрецов-клеймовщиков, прежде чем я забрал его, — ответил воин в чёрной броне.

В ответ на это наблюдатель пробормотал что-то неразборчивое. Пленник не услышал чего-либо конкретного, но тон сказанного подразумевал недоверие.

— Ты уверен, что это правильно? Он же необуздан, — повторил наблюдатель.

— Чудовище, — сказал третий, склонившись, чтобы поговорить с узником. — Готов ли ты подчиниться ритуалу боли?

Ответом было тяжелое глубокое дыхание и приглушенное рычание. Холодные, тёмные как осколки кремня глаза смотрели на третьего. Он улыбался.