Саламандры: Омнибус
Шрифт:
Плиты щёк и лба на лице Ба’кена двинулись, изменяя выражение лица, когда он ухмыльнулся:
— Ради прогулки по Огненной Пустыне? Не имея ничего, кроме набедренной повязки и копья, я проделывал этот путь, ещё когда был смертным, и к тому же не старше ребенка. Ты забыл, что я фемидец, брат?
— С тех пор ты проделываешь это паломничество каждый год… — Фугис замолчал, вспоминая войну на Ноктюрне и всё… всех, кого они потеряли. — Зачем ты это делаешь, Сол?
— Он снился мне, Фугис. Я чувствовал пламя, что выжигало его до самого сердца. Вновь и вновь.
Апотекарию
Оба воина выглядели карликами перед исполинскими вратами города-убежища — двумя возвышающимися плитами из прекрасно выкованного в кузнях Гесиода металла. Ба’кен стоял объятый лучами солнца, падающими сквозь открытый проём врат. Химические испарения лишь недавно отключенных после ночи пустотных щитов, вызванные попадающим на них светом, придавали воздуху кислый привкус. Туши хищников, разбросанные вдоль стен Гесиода, уже медленно гнили. Падальщики вскоре проснутся, чтобы избавиться от cмердеющих трупов, но пока что космодесантники были одни.
— Сомневаюсь, что это будет просто, Сол, — Фугис вгляделся в Огненную Пустыню. Дрожащее марево уже начинало подниматься от дюн. Было раннее время, и солнце лишь едва пересекло линию горизонта, наполняя небо кроваво-красными испарениями из дремлющих кальдер на востоке.
— Ты хоть знаешь, куда идешь? — спросил Фугис. — Уже минуло пять лет, но ты все же продолжаешь поиски.
Взгляд Ба’кена последовал за взором апотекария, задержавшись на горизонте, где медленно вставало солнце. В зените оно палило, словно огромное пылающее око. Ежедневно сотни умирали под его зловещим сиянием. Сотни, что пренебрегли защитой городов-убежищ. Игнейцы. Доверие не было сильной стороной этих кочевников, особенно, если речь шла о семи великих племенах. Фемидцы считали их низшим классом, и относились к ним соответственно. И вражда между этими двумя фракциями Ноктюрна была неизбежна.
— Я знаю, где он пал, — тон Ба’кена был почти меланхолическим.
Ему хотелось верить, что Дак’ир всё еще жив, но даже спустя пять лет, а может, именно из-за столь долгого времени, ему приходилось убеждать себя в этом.
— В пустыне ходят слухи, что игнейцы воздвигли святыни, чтобы почтить его жертву, — произнес Ба’кен. — Некоторые верят, что они все ещё стоят.
— Лорд Тсу’ган давно бы уничтожил их.
— Никто, кроме, игнейцев, не может их обнаружить.
— Тогда как ты узнаешь, где искать, брат?
Ба’кен повернулся и положил массивную ладонь на плечо апотекария. Пусть Фугис и был на несколько десятилетий старше, что отражалось в его усталом жизненном цинизме и изможденном, словно выточенном погодой, лице, — этот жест был подобен тому, как отец успокаивает непослушного сына.
Фемидец грустно улыбнулся:
— Эмек мёртв, а ведь когда-то мы трое были едины словно сталь, выкованная на Ноктюрне. Я должен знать, если где-то есть его останки, и в этой ли они пустыне. Вулкан укажет мне путь.
Фугис подавил в себе вспышку гнева на слепой оптимизм своего брата.
— Ты говоришь, как Элизий.
— Насколько
— Да, и она была долгой, — мрачно ответил Фугис. — Иногда мне кажется, что лучше бы я не вернулся. И всё же, что насчет твоих поручений?
Ба’кен рассмеялся, но в глазах его не было и толики веселья.
— Все претенденты должны пройти их собственные испытания. Кроме того, — сказал он, уже отворачиваясь, — меня не будет лишь несколько дней.
Перед ним раскинулась бесконечная черная, с освещенными лавой расселинами, пустыня. Пепел, огонь и грозные горные выступы. Ноктюрн. Дактили кружили в небе над ним. Ба’кену казалось, что он почти слышал шелест их кожаных крыльев при взмахах и плачущие крики молодняка. Это была погребальная песнь по глупцам и беспечным, что ступили в пустыню, не подготовившись к испытаниям, что она приготовила.
Фугис нажал на вокс-пластину, встроенную в воротник его доспеха:
— Подай сигнал, если попадешь в неприятности.
Ба’кен оглянулся, благодарно кивнув. Несмотря на напускную простоту своего путешествия, он знал об опасностях. Многие из них были невидимы невооруженным глазом и таились под песками или приходили с пепельными бурями.
— Ты поступил правильно, вернувшись, — сказал Ба’кен, начиная идти. Оглушительный грохот закрывшихся за ним врат отозвался эхом в неизвестности, что ожидала на его пути.
Гесиод был позади. Осталась лишь пустыня.
И Дак’ир.
Огонь, огромный столп пламени рвётся в ониксово-черное небо, где кипят и извиваются грозовые тучи.
На вершине восседает одинокая фигура на троне. Ноги и руки его скованы. Уста его сомкнуты в беззвучном крике.
Пламя вздымается, и лжекороля, обреченного на вечные муки, окутывает огонь.
Полыхание… Ткань и металл, плоть и волосы, всё искажено и преображено жаром. Сначала от фигуры остаются лишь кости, и вот уже кости превращаются в пепел. Столп рассеивается, пламя угасает, и остаётся лишь дымка.
Мгновение тишины. Искра…
Языки пламени вновь вспыхивают, превращаясь в вертикальное зарево, когда столп вновь возносится в небо.
На вершине восседает одинокая фигура на троне. Ноги и руки его скованы. Уста его сомкнуты в беззвучном…
Ба’кен издал сдавленный стон. Он очнулся во тьме пустыни, окутанной жутким холодом. Он не мог вспомнить ни того, как копал яму для сна, ни погружения в глубокую медитацию, и на мгновение задумался, не была ли его память обманута сновидением. Пепел, смешанный с песком, посыпался с его тела, когда он поднялся, выбираясь из ямы. Эта естественная маскировка стала его щитом от внимания ночных хищников Огненной Пустыни.