Салават-батыр
Шрифт:
Оценивая обстановку, Суворов задумался.
— М-да, как я вижу, спокойнее всего на Казанской дороге, — сказал он, ткнув указательным в место на карте, где проходила западная граница Уфимской провинции.
— Совершенно верно, ваше превосходительство, — откликнулся генерал-майор Мансуров. — Именно там действуют верные правительству старшины из числа самих инородцев. И они весьма успешно нам помогают. Да и остальные, которые из зачинщиков, за редким исключением, самоохотно в повиновение обратились и по сию пору обращаются.
— То, что сами старшины с повинной являются, для нас крайне важно. Невзирая на то, что оные за их злоумышления сурового наказания заслуживают,
— В тех местах находится, как и прежде, подполковник Папав, — сообщил генерал Фрейман. — В июне, после ухода самозванца, он побывал в Осе, но утвердиться не смог. Башкирцы его прогнали, вынудив отступить обратно к Кунгуру. Когда Папав воссоединился с майором Гагриным, окрестное население побежало к ним с повинной, так что в начале октября он уже докладывал его превосходительству генерал-майору Потемкину, будто бы в повиновение им обращено около тысячи бунтовщиков.
— Как раз в то время я и доставил самозванца Пугачева в Симбирск, — оживился Суворов. — По всему видно, что арест злодея пошел кое-кому на пользу.
— Между тем сами осинцы, как и красноуфимские, живут по своей воле, — продолжал Фрейман. — А все по причине того, что там все так же орудуют бунтующие башкирцы, причем заодно с русскими и черемисами. В Осинской волости сводные русско-башкирские отряды не дают развернуться команде Папава.
— Усмирить же оных можно, — вмешался воевода Борисов, — ежели подбросить туда дополнительные части.
— Хорошо, господа, мы подумаем над этим, — пообещал Суворов и снова уткнулся в карту. — Так-с, пойдем дальше… Ну-ка поглядим, что тут у нас, — сказал он, уперев костлявый палец в испещренный пометками участок.
— Сибирская дорога. Именно там расположено гнездо Салаватки и отца его — Юлайки, — поспешил доложить уфимский комендант Мясоедов. — Уж эти, будьте покойны, будут стоять до конца, — язвительно добавил он.
Суворов пристально взглянул на коменданта, потом вдруг сощурился и, хлопнув себя по лбу ладонью, воскликнул:
— Помилуй бог, совсем запамятовал! Ваше замечание, Сергей Степаныч, весьма кстати пришлось. У меня ведь особое поручение до всех вас от его сиятельства графа Панина. — Забыв про свой сан, он по-мальчишески резво бросился к саквояжу и, порывшись в нем, извлек какую-то бумагу. — Сие обращение надобно как можно быстрее размножить и в народе распространить.
Отвечая на молчаливый вопрос взиравших на него с недоумением военачальников, Суворов пояснил, что, во избежание кривотолков, генерал-аншеф Панин решил через свое послание официально уведомить местное население о ликвидации главного повстанческого войска и об аресте Пугачева.
— Его сиятельство требует от башкирцев сложить оружие и явиться к властям с повинной. Тем же, кто повиноваться не пожелает и, уж тем паче, сопротивляться вздумает, обещано… — торжественно проговорил генерал и осекся, заметив, с какой кислой миной его слушают — дескать, сколько таких увещевательных манифестов через руки наши прошло, а все пока что без толку. — Задетый за больное самолюбие Суворов обиженно поджал по-старушечьи губы и резким движением развернул свиток, чуть не разорвав его. Пробежав глазами текст, он нашел нужное место и, делая на каждом слове ударение, с выражением прочел: «И тогда ж весь башкирский народ, который сему не повинуется мужеск пол до самых младенцов будет растерзан лютейшими смертями, жены, дети и земли их все без изъятия розданы в рабство и
Эта страшная сама по себе и к тому же воспроизведенная им в зловещем тоне угроза возымела желаемое действие, вызвав возглас всеобщего одобрения.
— А вот это уже другой разговор! — не удержался товарищ воеводы майор Аничков. — Давно бы так.
— Да, чувствуется крепкая рука. По всему видна старая закалка! — покачал головой Мясоедов. — Припомнят они у нас Тевкелева да Урусова! — не скрывал он своего злорадства.
— Поступком сим его превосходительство граф Панин и в самом деле показал, что не намерен церемониться со злодеями, — отозвался генерал Фрейман.
— Говоря между нами, господа, — вставил свое слово воевода, — это вам не генерал-майор Потемкин, который писал Салаватке, мол, покайся, познай свою вину и приди с повиновением. До того трогательно, аж до слез прошибает…
Суворов, не выпускавший бумагу из рук, с явным удовлетворением взирал то на одного, то на другого и, терпеливо всех выслушав, как ни в чем не бывало, закончил:
— Кроме всего прочего, его сиятельство Петр Иванович Панин повелевает при всех селениях, кои в бунте замешаны, виселицы да колеса поставить и казнить на них преступников, а в знак истинного покаяния и подданического повиновения, настоятельнейшим образом требует от башкирцев поимки и выдачи главного возмутителя Салаватки ближайшему из подчиненных ему военачальников. Нам же с вами надлежит довести сие до сведения буквально каждого. — Сказав это, он протянул свиток воеводе Борисову и, бросив взгляд на карту, изрек: — Нуте-с, господа, а сейчас мы с вами уточним, где именно в настоящий момент главный пугачевский наперсник находится, и засим сообща подумаем, что можно и должно предпринять, дабы оного, окружив со всех сторон, обезвредить. Как вы понимаете, на сегодня сие суть наиглавнейшая задача, ибо без ликвидации Салаватки рассчитывать на покорность воровского народца нечего. — Суворов сделал небольшую паузу, а затем, прищурившись, задумчиво произнес: — Уж теперь-то я, кажется, уразумел, почему самозванец, по доставке в Симбирск, дерзнул его сиятельству ответствовать, будто сам он всего-навсего вороненок, а ворон, дескать, пока еще летает… Вот мы и займемся тем самым вороном, попробуем до основания разорить воронье гнездо…
Наблюдавший искоса за своими гостями генерал был явно доволен тем эффектом, который произвели на них его последние слова, и был еще более польщен, услыхав подобострастное:
— Слухами о ваших победах во славу отечества нашего вся земля полнится, ваше сиятельство. Знает самодержица матушка-императрица, кому по плечу обуздать и усмирить извечных возмутителей нашего спокойствия!
О славе отечества Александр Васильевич, конечно же, радел, но и о своей собственной, чего уж греха таить, тоже никогда не забывал. Пусть лавры победителя не прибавили ему солидности, а все ж приятно, когда окружающие лишний раз о том вспоминают и напоминают.
Все правильно. По заслугам должна быть и честь. И Суворов нисколько не стыдился своего честолюбия, ибо военный человек не может не мечтать о славе, о карьере, о благодарностях и наградах. В потаенных же мыслях он мнил себя не иначе, как в чине фельдмаршала.
VII
У двадцатилетнего пугачевского бригадира Салавата Юлаева, по возрасту годившегося Суворову в сыновья, были, в отличие от него, совсем другие цели и задачи. Не он пришел на чужую землю. К нему пришли. И в тот самый момент решалась судьба его народа.