Салават Юлаев
Шрифт:
Балагур-лесоруб внезапно прервал свои шутки, взглянул на дорогу. По выражению лица его догадались и остальные работные люди, что он увидал. Они бросились врассыпную, а вслед за тем раздался и резкий голос того, кто своим прибытием так смутил шутников.
— An die Arbeit machen Ihr euch! За работ! — крикнул немец — плотинный мастер, осаживая аккуратную маленькую лошадку, запряжённую в одноколку. Вместе с мастером подъехало несколько вооружённых всадников.
Толпа башкирских старейшин осталась лицом к лицу с мастером. Надменно взглянув на толпу азиатов, которых не ждал, считая, что они далеко на кочёвке, немец вдруг обратился к ним по-хозяйски
— Ви чего хочет? — сурово спросил он, не сходя с повозки.
Юлай выступил из толпы вперёд.
— Зачем гулял на наш сторона? Чего работать будешь? — спросил он в свою очередь.
— До нынешний день мой хозяин пыл каспадин купец Твердышов, — сказал мастер с издёвкой. — Мошет быть, ты есть новый хозяин на место купец? Я долшон тебе отвешать? Ты кто есть?
Юлай приосанился, выставив грудь, украшенную медалью, надетой по поводу торжественности случая.
— Юртовой старшина Юлай Азналла-углы, — с достоинством сказал он.
— Я на тебе сказать, старшина: каспадин купец приказаль работать… — мастер потерял нужное слово, — di damm… Как называй по-русски?
— Ферштай, ферштай! Их ферштай [5] , — неожиданно с живостью перебил Юлай. — Работать плотину?! Тал койма, — перевёл он башкирам. — Ты наша земля не купил — кауфта никс! — обратился он снова к немцу. — Майна земля, дайна никс! Ди дам — работать тут нельзя… Ду ферштай сам! — все более горячился Юлай, наступая на немца. — Копфа ду, копфа хабен! [6] — Он хлопнул себя по лбу.
5
Искажённое немецкое: «Понимаю».
6
Искажённое немецкое: «Голова, голова у тебя есть?!»
Внезапно услышав целую кучу немецких слов от азиата, мастер осклабился и подобрел.
— Весёлый старик, — засмеявшись, сказал он. — Как ты научил наш язык?
— Пять лет ведь гулял на ваш сторона! На Берлин маршир, ваша царь Фридка гонял, — простодушно похвастался старшина, видя перемену в обращении. — Царица медаль нам давал! — Юлай с гордостью ткнул себе в грудь. — Ди дам нельзя. Я в Питербурх генерал напишу на тебя бумагу…
— Болфан! — оборвал вдруг взбесившийся немец. — Пиши на генерал! Я плевать нахотелся!
— Моя земля! — наступал Юлай. Он размахивал под носом немца руками и громко кричал: — Ваша кауфта никс! Плотин тут ставишь?! Лес рубишь, собака…
Немец вскочил в тарантасе и поднял длинный ремённый бич. Невольно отхлынули прочь башкиры, и это придало ему храбрости.
— Азиатски сволошь! Паш-шоль домой! — выкрикнул он в лицо старшине, остававшемуся впереди.
— Шайтан! — крикнул немцу один из башкир.
— Иблис! Кагар хуккан! [7] — разноголосо закричали башкиры.
7
Черт! Сатана! Будь ты проклят!
— Ду бист швайна! [8] К царице самой на тебя напишу! — крикнул Юлай.
Бич взвился в руках немца со
Конная стража управителя угрожающе взялась за оружие.
Юлай бессильно в обиде и гневе сжал кулаки. Но что мог он сделать? Что могли сделать башкиры?!
…Юлай ехал понурый, и никто из спутников не утешал его. Все понимали, что это — поражение не одного старшины; понимали, что если построят плотину, то, вслед за плотиной, здесь вырастет новый завод, что вслед за заводом начнёт разрастаться посёлок и судьбы соседних земель решатся сами собой, точь-в-точь так, как пел старинный певец Мурадым…
8
Искажённое немецкое: «Ты свинья».
По совету старейшин Юлай решил тотчас отправиться в провинциальную канцелярию. Он собрался, не откладывая, и на рассвете следующего дня уже был готов к выезду в сопровождении старших своих сыновей Ракая и Сулеймана.
— Вот тебе юртовая печать, Салават, — сказал Юлай. — Ты её береги. Печать старшины — большое дело! Мало ли что без меня случится, писарю надо будет какую бумагу писать — он ничего без печати сделать не может, в ней сила. Тогда ты печать сам поставишь на ту бумагу. Писарю в руки её не давай. Сам поставишь. Только сначала муллу спроси, что за бумага, надо ли ставить печать… Да, может, я лучше мулле отдам… — спохватился Юлай.
— Что я — малайка? — с обидой воскликнул юноша.
— Ну, береги её сам, — согласился отец. — Хош, сынок! — попрощался он и уехал.
На другое утро после отъезда Юлая в Исецкую провинциальную канцелярию, когда Салават предавался любимому занятию — вырезал из камыша себе новый курай, — мать вбежала в его кош, встревоженная и напуганная.
— Русские едут! — выкрикнула она.
Это случалось редко, что русские приезжали на кочевье. Женщины обычно при этом прятались, мужчины суровели. Все ожидали каких-нибудь новых налогов, поборов, вестей о войне, повинностей… Принимать посланцев начальства приходилось обыкновенно старшине. Он выходил к приезжим, облачённый в старшинское платье: в богатом халате, в высокой бобровой шапке, с саблей и посохом, выпятив грудь, украшенную елизаветинской медалью, потом приглашал к себе муллу и стариков, вызывал писаря, угощал приезжих и только после угощения вёл разговор о делах.
Что было делать теперь?
— Скачи за муллой, Салават. Пока он займёт их беседой, я стану варить мясо, а ты тогда съездишь за писарем, — несколько растерянная, сказала мать Салавата.
Салават приложил камышовую дудку к губам, дунул и пробежал по ладам пальцами.
— Хороший курай! — похвалил он.
— Ты слыхал, Салават?! — удивлённая его равнодушием, воскликнула мать.
— Я слыхал, анам. Не тревожься. Атай оставил меня старшиной за себя, — сказал Салават. — Я сам выйду к русским.
— Как — тебя? Бухаира, наверно! — усомнилась женщина.
— А это что?! — показал Салават печать. — Не Бухаирка, а я натянул лук Ш'гали-Ш'кмана! — уверенно пояснил он и твёрдо добавил: — Вари бишбармак. Я сам пошлю за муллой и за стариками.
Мать растерянно моргнула, не сразу решившись послушаться сына, который в её глазах продолжал быть ребёнком.
— Ну, ну! — повелительно поощрил Салават.
Он вышел из коша и, прикрывшись ладонью от солнца, увидел в степи троих русских, двое из них были с ружьями за плечами. Они направлялись к кочёвке Юлая.