Салтыков. Семи царей слуга

Мосияш Сергей Павлович

Приводили еще нескольких пленных, и главнокомандующий, поговорив с ними, отпускал их, снабжая иных хлебом на дорогу, чем немало дивил солдат:

— Ну с этим мы повоюем. Чужие ему любее.

Но у Фермора была твердая убежденность:

— Съевший наш хлеб не поднимет на нас оружие.

А когда он отпускал группу Румянцева на Тильзит, наказывал молодому генералу:

— Постарайтесь, Петр Александрович, без стрельбы и штурма. Очень прошу вас. Заняв город, не вздумайте вмешиваться в городское управление. Кто был во главе, тот пусть и

остается. Только пусть все присягнут на верность нашей государыне.

— И все? — удивлялся Румянцев.

— И все, Петр Александрович. Мы с мирным населением не воюем. Кто из ваших подчиненных нарушит это, устройте тому публичную порку, принародно объявив его вину. За тяжкие преступления кригсрехт и немедленное исполнение приговора.

Сам Фермор со своим штабом двигался на Кенигсберг с дивизией Салтыкова. Верст за пять до города встретила русских представительная делегация. Как оказалось, это были самые уважаемые люди Кенигсберга во главе с председателем магистрата. Их доставили к Фермору.

— О-о, ваше превосходительство, — обратился к нему глава делегации, — наш город не хочет войны и крови.

— Я полностью разделяю мнение вашего города.

— Мы готовы принять вас как почетных гостей, с музыкой и колокольным звоном, ваше высокопревосходительство.

— Благодарю вас, господа, — отвечал Фермор. — Вы мне можете ответить, где сейчас Левальд?

— Он давно покинул Кенигсберг, увел с собой остатки войск и увез всю казну города.

— Мы входим к вам, господа, не как гости, а как победители королевского войска. Мы оставляем чиновников всех рангов на своих местах, как это было при короле, мы не станем вмешиваться в вашу хозяйственную и судебную жизнь, в вашу торговлю, но все вы должны будете присягнуть в верности нашей императрице и впредь исполнять указы и установления ее правительства.

— Мы согласны, ваше высокопревосходительство. В какой день вы хотите вступить в город?

— Завтра, одиннадцатого января. А присягу начнем принимать тринадцатого января.

Делегаты многозначительно запереглядывались, закивали головами. Увидев удивление на лице Фермора, глава магистрата объяснил, улыбаясь:

— Это мы, ваше превосходительство, оттого, что именно на тринадцатое падает день рождения короля Фридриха Второго.

— Вот и прекрасно. Фридрих в Берлине будет отмечать свой день рождения, а его бывшая Восточная Пруссия свой переход под высокую руку ее величества Елизаветы Петровны.

Вечером готовясь к торжественному вступлению в Кенигсберг, Фермор сказал Салтыкову:

— Ну как вы находите начало нашей кампании, Петр Семенович? Румянцев пятого взял Тильзит, мы завтра берем Кенигсберг.

— Я б не назвал это началом, Вилим Вилимович. Это скорее окончание кампании, начатой покойным Апраксиным.

— Пожалуй, вы правы. Но ведь он же не захотел идти на Кенигсберг?

— Возможно, и он. Но, насколько мне известно, против этого был военный совет, в котором и вы принимали участие.

— Да, было, — вздохнул Фермор. —

Но положение в самом деле было тяжелое. Выдержали сильнейшую битву, потеряли двух генералов, много рядовых, провиант на исходе. Что было делать? Голосовали единогласно за отход. Не я один, все.

— Голосовали все, а к ответу потянули его одного.

— Что делать, Петр Семенович, у армии не десять голов — одна. Ей и плаха, а если повезет, и слава.

— В этом я вполне с вами согласен, Вилим Вилимович. Просто я хотел сказать, что в столь победоносном походе нашем есть заслуга Степана Федоровича, царство ему небесное.

— Есть, есть. Разве ж я спорю?

Еще В темноте прибыла из Кенигсберга золоченая карета на полозьях, запряженная шестерней. Она предназначалась командующему для торжественного въезда в город.

Русские входили в Кенигсберг под музыку военного оркестра и колокольный звон. Жители толпились на тротуарах, заполняли балконы, с которых свешивались белые флаги, как знак покорности перед победителями.

Вездесущие мальчишки глазели с крыш и с веток оголенных деревьев, восторженно перекликаясь меж собой. На лицах взрослых восторга не читалось, но лишь настороженность с заискивающими улыбками.

Карета главнокомандующего проехала до магистрата и остановилась. Из нее вылез грузный Фермор в подбитой мехом епанче и стал подниматься на широкое крыльцо. Наверху его уже ждал председатель магистрата с ключом от города. Ключ лежал на бархатной подушечке.

Фермор взял его, поднял над собой, дабы показать своим спутникам, и положил в карман.

В тот же день с реляцией о взятии Кенигсберга и с ключом от него помчался в Петербург гонец в сопровождении пяти гусаров для охраны.

Государыня изволила подержать этот ключ в руках и, обернувшись к Воронцову, сказала:

— За сию славную викторию, Михаил Илларионович, заготовьте указ о назначении графа Фермера губернатором нашей новой провинции — Восточной Пруссии.

— Слушаюсь, ваше величество.

— И соберите Конференцию для выработки дальнейших действий нашей армии. Я считаю, наступило время для соединения ее с австрийской армией, чтобы покончить наконец с прусским забиякой.

Конференция, собравшаяся у Воронцова, постановила: армии Фермора идти в Померанию, дивизии Броуна на Бранденбург, Штофельну — на Мариенферден, Обсервационному корпусу действовать в Силезии.

Ничего не скажешь, из Петербурга война виделась почти как игра в шахматы, всякой фигуре — то бишь дивизии — предназначалось лучшее применение в движении к грядущей безусловной победе. Порукой тому был ключ от столицы Восточной Пруссии — Кенигсберга, поблескивавший позолотой на столе перед членами Конференции.

6. Хитрость короля

Получив столь обстоятельный план действий из Петербурга, Фермор дал его для ознакомления Салтыкову.

— Ну и как вы находите, Петр Семенович, сию канцелярскую сказку?