Салтыков. Семи царей слуга
Шрифт:
— Выходь! Ком, ком!
И выбиравшихся, испуганных рубили прямо во дворе, не брезгуя мародерством. Молодые, досужие, наскучавшиеся по женщинам не упускали случая воспользоваться и прихваченной где-нито в сарае молодкой, коршунами набрасываясь на лакомую добычу. Женщины отдавались, боясь и пискнуть.
— Гнат?! — звал казак во дворе исчезнувшего товарища. — Гнат, дышло тоби в печенку. Ты де?
— Твой Гнат молодку топчет, — отвечали другие казаки. — Иди пособи.
И весело ржали стоялыми жеребцами, уж больно приятственна
Однако едва отступившие из форштадта пруссаки скрылись в крепости, как со стен ее ударили по предместью пушки. На улице завизжала картечь, загорелись амбары, сараи.
Перфильев скомандовал отход, казаки скакали назад, уже многие затяжелевшие от захваченного из домов добра, считавшегося законной добычей. А один даже гнал из форштадта коляску, запряженную парой мохноногих тяжеловозов, сзади бежал привязанный его верховой конь.
— Тю-ю, Демид, на шо тоби воны? — дивились товарищи.
— Пахать на них буду, — отвечал серьезно хозяйственный Демид.
— А и верно, хлопцы, эти любой плуг потянут, а то и два.
Перфильев явился перед командующим, виновато почесывая потылицу.
— Ну? — спросил Фермор.
— Не поспели за имя.
— Где ж поспеть, когда грабежом занялись.
— Но, ваше-ство, то мы шукали поховавшихся.
— Нашли?
— Найшлы. Усих посекли.
— Молодчики! Хоть бы одного «языка» привели.
— Та як-то не сдумали, — развел руками Перфильев.
Окружить полностью Кюстрин было невозможно из-за болотистой местности и каналов, его опоясывающих. Однако где было сухо или чуть возвышенно, установили пушки и начали обстрел.
Адъютант Шиллинг, приехавший к артиллеристам, передал приказ командующего:
— Велено брандкугелями бить.
Брандкугели, предназначенные для поджогов, вскоре зажгли несколько пожаров в городе. И ночью казалось, что весь город полыхает огнем. Казаки меж собой вздыхали:
— Скоко добра пропадает.
— Никак, хлебушек горит, — принюхиваясь, сказал старый казак.
— С чего взял, дед?
— А ты носом потяни.
— Тяну. Не чую.
— С мое поживешь, почуешь. Зерно горит, ясно как Божий день.
Утром пушкари поймали перебежчика, привели его к Фермору.
Тот подтвердил, что действительно, ночью горели продовольственные склады и в гарнизоне может начаться голод.
— Пожар до сих пор потушить не могут.
— Что слышно о короле? — спросил Фермор.
— От короля получен строгий приказ: крепость не сдавать, кто даже заговорит о сдаче, того немедленно велено расстреливать.
Фермор взглянул на Салтыкова: слыхал, мол? Тот пожал плечами:
— Строг его величество.
— А я хотел послать барабанщика с предложением сдачи.
— Бесполезно, Вилим Вилимович. Раз король грозится расстрелом, кто ж рискнет нарушить его приказ. Пруссаки — не казаки.
— Что еще написал король
— Написал, что сам придет ему на выручку.
— Вот это уже серьезно, — сказал Салтыков, когда увели перебежчика. — Грядет большая драка.
— Но если Фридрих пойдет сюда, на нас, на хвосте у него должен быть австрийский фельдмаршал Даун.
— Должен быть, но будет ли? — усомнился Салтыков.
— По крайней мере, Вена обещала это Петербургу, — сказал Фермор, разворачивая на столе карту.
— Как у нас говорят, обещанного три года ждут. Что-то плохо верится, что Даун рвется помочь нам. Он очень осторожен.
— Почему вы так думаете?
— Хотя бы потому, что и мы не торопились к ним на помощь. И именно поэтому Фридрих с успехом колошматит союзников по очереди.
— Но ведь не пришел же он выручать Восточную Пруссию, когда мы брали Кенигсберг?
— Кенигсберг для него пока окраина. А Берлин — сердце королевства, Кюстрин — ворота в Берлин. Здесь Фридрих будет драться до последнего. Так что перебежчик не врет в отношении его приказа: не сдавать Кюстрин.
— Давайте, Петр Семенович, подумаем, как быть дальше. Вот по карте.
— Давайте.
Генералы склонились над картой.
— Да, Вилим Вилимович, нам надо обязательно узнать о Дауне, идет или не идет он за Фридрихом.
— Послать к нему гонцов.
— Конечно. И причем немедленно. Если Даун идет, мы б тогда смогли б пойти навстречу Фридриху и атаковать его с фронта, а австрийцы — с тыла. А если не идет… В общем, давайте пошлем гонцов.
— Шиллинг, — обернулся Фермор, — вызови Перфильева… Впрочем, нет, что-то не надеюсь я на казаков. Командира гусар сюда.
Однако, отправив гонцов-гусар к Дауну, Фермор вызвал-таки Перфильева:
— Вот что, дружище бригадир, надо мне хороших «языков» из Франкфурта, желательно офицера.
— А где это?
— Подойди к карте. Вот видишь — Кюстрин, мы возле него. А вот Франкфурт за Одером.
— Значит, на той стороне?
— Да. Там сейчас стоит прусский генерал Дон с армией. Вам с вашими бородами опасно соваться в город, вас мигом там заарканят. Поэтому оседлайте вот эту дорогу, что подходит с юга. Именно по ней король пересылается с Доном. То, что идет от Дона, нам не так интересно. Вот то, что пишет ему король… В общем, перехватывайте гонца, скачущего от короля. Ясно?
— Чего ж тут неясного?
— Ну с богом, Перфильев, я надеюсь на вас.
— А много их надо?
— Чего?
— Ну зыков этих самых?
Фермор засмеялся:
— Если от короля, то и одного довольно, но для страховки возьмите еще два-три. Да сами-то не попадитесь.
— Не попадемся, ваше-ство, чай, не впервой.
— И не жадничайте, а то все дело испортите. Я думаю, сотни казаков хватит.
— Там и полусотне нечего делать. Сотню-то шапкой не укроешь. Чем больше народу, тем труднее ховаться.