Сальвадор Дали. Божественный и многоликий
Шрифт:
— Что мне с тобой сделать?
И Гала — лицо ее вдруг стало суровым, светлым и самовластным — приказала:
— Прикончи меня!
Сомнений быть не могло: она сказала именно то, что сказала. И осведомилась:
— Сможешь?
Я был ошеломлен, растерян, подавлен. Вместо приказа любить, которого я ждал и страшился, затягивая отсрочку, я услышал совсем другое — как дар Гала возвращала мне мою страшную тайну.
— Сможешь? — снова спросила она.
И в голосе ее зазвенело презрение — она усомнилась во мне. Из гордости я взял себя в руки. И вдруг испугался. Гала свято верит и моему безумию, и нравственной силе, и я должен во что бы то ни стало спасти эту веру. Я вновь сжал ее в объятиях и со всей суровостью, на которую был способен, ответил:
— Да!
И впился в ее губы, а в душе у меня звучало: „Нет,
Исполненный притворной нежности, тот, иудин поцелуй, спас ей жизнь и воскресил во мне душу».
Мы позволили себе поместить здесь такой большой отрывок из воспоминаний нашего героя, чтобы передать его состояние.
Надо сказать, что любой француз на приказ женщины «прикончи меня» отреагировал бы однозначно — овладел бы ею, но Дали, судя по всему, понял это в прямом смысле.
Случилось ли тут любовное приключение, сумела ли Гала объяснить Сальвадору истинный смысл иносказания, сказать трудно. Далее он оговаривается, что не намерен до конца раскрывать тайну их отношений с Галой, при этом замечает, что «прелюдия стократ упоительнее угрюмых финальных аккордов».
Так или иначе, он признается, что описанная сцена принесла ему разрядку, он стал управлять своим смехом, и что Гала, «моя безумная любовь спасла меня от безумия».
Ян Гибсон в своей книге «Безумная жизнь Сальвадора Дали» делает предположение, что коль скоро в написанной в это время работе «Великий мастурбатор» есть намеки на оральный секс, чего в прежних произведениях не встречалось, Гала, вероятно, прорвала пузырь страсти нашего героя именно этим способом, хоть Дали и говорил, что овладел своей будущей женой лишь спустя три месяца после ее отъезда из Кадакеса. Это случилось, скорее всего, на испанском курорте Ситхес, куда они отправились с Галой из Парижа накануне открытия выставки в галерее Гоэманса.
На вернисаже были представлены одиннадцать работ, среди которых были признанные позже шедеврами «Мрачная игра», «Великий онанист», «Высвеченные удовольствия», «Портрет Поля Элюара», написанный во время памятного его визита в Кадакес. Чернилами на холсте была выполнена картина «Священное сердце» с таким текстом: «Иногда ради удовольствия я плюю на портрет своей матери». Трудно сказать, из пустого ли эпатажа дадаистского толка была сделана эта надпись, либо, как он потом оправдывался, художник не имел в виду конкретно свою мать и себя самого — в подсознании, дескать, всех и каждого может гнездиться подобное кощунство…
Но когда он вернулся из медового путешествия с Галой в Фигерас, отец, узнавший из газет о кощунственной надписи, был взбешен, и у него с сыном произошел весьма крутой разговор. Помимо этого вопиющего поступка, нотариуса бесило и то, что сын путается с замужней женщиной, да еще иностранкой, — хуже того — с русской, которая позорит добропорядочную семью. Весь Кадакес только и судачит о Сальвадоре и его новой знакомой из медвежьей России, которая чуть не нагишом, с обнаженной грудью, шляется вместе с ним по побережью. И на что они живут? Не стыдно ли ему быть альфонсом, жить на деньги замужней блудницы? Или, быть может, они живут на деньги от продажи наркотиков? Версия, что Гала как-то связана с наркотиками, почему-то блуждала в голове у старика. Как оправдывался и что он вообще говорил отцу, Дали нигде в мемуарах не пишет, но Бунюэль, приехавший в Фигерас, чтобы поработать с другом над сценарием к фильму «Золотой век», видел, как отец буквально вышвырнул сына за дверь с такой силой, что тот упал, а когда поднялся, сказал отцу что-то резкое. Подошедшему Бунюэлю разгневанный отец заявил, что не желает больше видеть эту свинью в своем доме. Соседи, привлеченные семейным скандалом, слышали, как нотариус орал своему сыну: «Ты оскорбил отца и мать и за это умрешь под забором! И будешь доволен, если сестра принесет тебе тарелку супа!»
Пришлось друзьям отправляться в Кадакес, чтобы там заняться сценарием. Их первое кинематографическое детище, ставшее шедевром мирового кино, родилось здесь же, в Фигерасе, и называлось «Андалузский пес».
Осенью 1928 года Бунюэль задумал поставить фильм и уговорил свою мать финансировать этот проект. В качестве сценариста он поначалу привлек Гомеса де ла Серну, автора понравившихся ему рассказов. Однако тот сценария не написал, а когда Бунюэль пожаловался на это Дали и стал рассказывать, каким он видит будущий фильм, тот заявил, «что это все несусветная чушь», и предложил свою идею фильма, которую набросал на коробке из-под обуви. Затем Бунюэль приехал в Фигерас зимой 1929 года
Премьера фильма состоялась в Париже летом 1929 года без Дали, он в это время был дома, поправлял здоровье после того, как во время ангины вырезал себе на спине несуществующего клеща. В студии Урсулинок, где проходил киносеанс, собрался весь цвет парижского авангарда. Пришли Пикассо, Фернан Леже, Робер Деснос, Ганс Арп, Макс Эрнст, Хоан Миро, Андре Бретон, Рене Клер, Луи Арагон, Ле Корбюзье, Тристан Тзара и другие.
Первым был показан фильм Ман Рея под названием «Тайны Шато дю Де». Деньги на постановку Ман Рею дал виконт де Ноай, отпрыск старинного аристократического рода, среди его предков значились Шатобрион и Сен-Симон. Его жена Мари-Лор была дочерью американского банкира Мориса Бишофхайма и аристократки мадам Круассе, одним из предков которой был маркиз де Сад. Они были баснословно богаты и снискали себе в Париже известность как меценаты и собиратели современного искусства. Мари-Лор еще в юности была поклонницей Жана Кокто и тонкой ценительницей поэзии и живописи, а когда после смерти отца унаследовала его огромное состояние, предалась страсти коллекционирования. Свой фильм Ман Рей снимал на средиземноморской вилле супругов де Ноай, огромного строения ультрасовременной архитектуры, где был и «кубистический сад» со скульптурами Цадкина и Джакометти. Интерьеры виллы были выполнены также в духе времени: с авангардистской мебелью и полотнами на стенах работ Пикассо, де Кирико, Клее, Брака, Шагала, Эрнста, Миро, а позже и Дали.
И если фильм «Тайны Шато дю Де» особых эмоций у присутствовавших не вызвал, зато показанный вторым «Андалузский пес» просто потряс первых его зрителей и вызвал бурю восторгов. Он так понравился также и Мари-Лор, что меценаты решили раскошелиться на создание нового фильма Дали и Бунюэля, ставшего известным под названием «Золотой век».
Но вернемся к «Андалузскому псу». Это был прорыв в новое измерение кинематографа с множеством гениальных находок в ракурсах, крупных планах, шокирующих мизансценах, рождавших могучее виртуальное напряжение, которое держало зрителя буквально за трепещущие нервы. В дальнейшем это использовалось многими кинорежиссерами, в частности и Хичкоком, с кем Дали также сотрудничал в Америке, да и многое из этого фильма до сих пор успешно трудится в современном кинематографе. Дали писал позже:
«Наш „Андалузский щенок“ в один вечер прикончил псевдоинтеллектуальный авангард, царствовавший все послевоенное десятилетие. Когда в первом кадре мы явили миру девичий глаз, взрезаемый бритвой, эта гнусь, которую именуют абстрактным искусством, получила смертельную рану, пала к нашим ногам и более уже не поднималась. С того дня в Европе не осталось места для дурковатых ромбиков месье Мондриана». Гений Дали во всем, равно как и в кинематографе, просто неиссякаем. Сохранились его письма к Бунюэлю, где он не только подробно описывает мизансцены, например, любовную, где герой, целуя женские пальцы, вырывает при этом зубами ей ноготь (не менее впечатляющий, по мнению сценариста, кадр, нежели разрезанный глаз), но и сопровождает текст многочисленными рисунками, выступая, таким образом, и как художник фильма.
Увлечение кинематографом не проходит на протяжении всей его жизни. В «Дневнике одного гения», относящемся к 50-м годам, он пишет об идее фильма «Тачка во плоти», где нафантазировал обилие сногсшибательных кадров со взрывающимися лебедями, плюхающимися в римский фонтан Треви носорогами, расчлененным слоном и дикой поножовщиной цыган, дерущихся за обладание потрохами этого гигантского животного, и тому подобное. Еще один пример богатой далианской фантазии описан в этой же книге. Это фотографический метод, с помощью которого можно изобразить вознесение Девы Марии: