Сальватор. Том 2
Шрифт:
– Я тем не менее знаю, сколько задолжал, – возразил Петрус.
– Знаешь?
– Да.
– Это доказывает, что ты человек аккуратный, крестник.
Ну и сколько?
Пьер Берто откинулся в кресле и, помаргивая, стал вертеть большими пальцами.
– Мои долги составляют тридцать три тысячи франков, – объявил Петрус.
– Тридцать три тысячи! – вскричал капитан.
– Ага! – хмыкнул Петрус, которого начинали забавлять оригинальные выходки его второго отца, как величал себя моряк. – Вы полагаете, что сумма непомерно огромная?
– Огромная?! Да я не могу взять в толк, как ты до
– Ни вы, ни я – не Цезарь, дорогой мой крестный. Так что, если позволите, я останусь при своем мнении: сумма огромная.
– Огромная! Да ведь у тебя по сотне тысяч франков в каждом волоске твоей кисти! Ведь я видел твои картины, а я в живописи разбираюсь: я видел и фламандцев, и итальянцев, и испанцев. Ты – художник, у тебя отличная школа.
– Не надо громких слов, крестный! – заскромничал Петрус.
– А я тебе говорю, что у тебя отличная школа, – продолжал настаивать моряк. – А когда человек имеет честь быть великим художником, он не станет писать хуже из-за долга в тридцать три тысячи франков. Это точная цифра. А сам талант представляет собой миллионный капитал, какого черта! Кроме того, по закону, введенному господином де Виллелем, тридцать три тысячи франков составили бы как раз ренту с миллиона.
– Ну, крестный, я должен вам сказать нечто очень важное, – перебил его Петрус.
– Говори, крестник!
– Вы чертовски остроумны!
– Пфф! – только и сказал Пьер Берто.
– Не морщитесь, я знаю весьма порядочных людей, которые были бы счастливы такой оценкой.
– Писаки?
– Ого? Опять недурно!
– Ну, довольно пошутили! Вернемся к твоим долгам.
– Вы настаиваете?
– Да, потому что хочу сделать тебе предложение.
– Касательно моих долгов?
– Совершенно верно.
– Слушаю вас. Вы необыкновенный человек, крестный, от вас всего можно ожидать.
– Вот мое предложение: я прямо сейчас становлюсь твоим единственным кредитором.
– Как, простите?!
– Ты задолжал тридцать три тысячи франков, потому и продаешь мебель, картины, дорогие безделушки, так?
– Увы! – смиренно проговорил Петрус. – Вернее не скажешь.
– Я плачу тридцать три тысячи, и ты оставляешь себе мебель, картины, безделушки.
Петрус серьезно посмотрел на моряка.
– Что вы хотите этим сказать, сударь? – вскинулся он.
– Кажется, я погладил своего крестника против шерсти, – проворчал Пьер Берто. – Прошу прощения, ваше сиятельство граф де Куртеней, я полагал, что разговариваю с сыном своего старого друга Эрбеля.
– Да, да, да, – поспешил загладить свою резкость Петрус. – Да, дорогой крестный, вы говорите с сыном своего доброго друга Эрбеля. А он вам отвечает: занять тридцать три тысячи – еще не все, даже если берешь в долг у крестного; надобно знать, чем будешь отдавать.
– Чем ты мне отдашь долг, крестник? Нет ничего проще:
напишешь мне картину вот по этому эскизу.
И он указал Петрусу на сражение «Прекрасной Терезы»
с «Калипсо».
– Картина должна быть тридцати трех футов в – длину и шестнадцати с половиной
3.
Примерно 11 х 5,5 метра
– Да куда же вы повесите этакую громадину?
– У себя в гостиной.
– Да вы ни за что не найдете дом с гостиной шириной в тридцать три фута.
– Я прикажу выстроить такой дом специально для твоей картины.
– Вы случаем не миллионер, крестный?
– Если бы я был только миллионером, мальчик мой, – снисходительно отвечал Пьер Берто, – я купил бы трехпроцентные бумаги, получал бы от сорока до пятидесяти тысяч ливров ренты и с трудом перебивался бы с хлеба на воду.
– Ох, ох, ох! – бросил Петрус.
– Дорогой друг! – продолжал капитан. – Разреши мне в двух словах рассказать о себе.
– Разумеется!
– Когда я расстался с твоим славным отцом в Рошфоре, я сказал себе: «Ну, Пьер Берто, честным пиратам во Франции больше делать нечего, займемся торговлей!» Я превратил пушки в балласт и стал торговать черным деревом.
– Иными словами, вы торговали черным товаром, дорогой крестный.
– Это называется «черным товаром»? – наивно спросил капитан.
– Думаю, да, – отвечал Петрус.
– Эта торговля кормила меня три или четыре года, и кроме того, я завязал отношения с Южной Америкой. Когда вспыхнуло восстание, губительное для Испании и ее трухлявой и дряхлой нации, я поступил на службу к Боливару. Я угадал в нем великого человека.
– Так вы, значит, один из освободителей Венесуэлы и Новой Гренады, а также основателей Колумбии? – изумился Петрус.
– И горжусь этим, крестник! Но после уничтожения рабства я решил разбогатеть другим способом. Мне показалось, что в окрестностях Квито я видел участок, богатый золотыми самородками. Я тщательно изучил местность, напал на жилу и попросил концессию. Учитывая мои заслуги перед Республикой, мне предоставили упомянутую концессию. Через шесть лет я заработал четыре миллиона и уступил эту разработку за сто тысяч пиастров – иначе говоря, она приносит мне по сто тысяч ливров ежегодно. После этого я вернулся во Францию, где намерен недурно устроиться со своими четырьмя миллионами и жить на пятьсот тысяч ливров ренты. Ты одобряешь мой план, крестник?
– Еще бы!
– Детей у меня нет, родственников – тоже… нет даже внучатых племянников. Жениться я не намерен; что же, по-твоему, мне делать с таким состоянием? А тебе оно принадлежит по праву…
– Капитан!
– Ну вот, опять ты за свое! Тебе оно принадлежит по праву, а ты с самого начала отказываешься от тридцати трех тысяч франков?
– Надеюсь, вы понимаете мои чувства, дорогой крестный.
– Нет, признаться, не понимаю, что тебе не нравится. Я холостяк, я сказочно богат, я твой крестный отец и предлагаю тебе сущую безделицу, а ты отказываешься! Знаешь ли ты, мой мальчик, что впервые за время нашей встречи ты проявил ко мне чудовищную несправедливость?!