Сальватор. Том 2
Шрифт:
Господин Жерар промолчал.
– Знаете ли вы, что в Лионе я слег от изнеможения и думал, что умру? Знаете ли вы, что, дав обет пройти весь путь пешком, я был вынужден одолеть нынче около двадцати лье, так как после болезни смог продолжать путь только сегодня?
Господин Жерар опять ничего не сказал.
– Знаете ли вы, – продолжал монах, – что я, благочестивый сын, сделал все это ради спасения чести и жизни своего отца?
Знаете ли вы, что по мере того, как на моем пути вставали препятствия, я давал слово, что никакое препятствие не помешает мне его спасти? Знаете
– Я, напротив, вижу, что Бог не хочет моего наказания, если Церковь запрещает тебе обнародовать исповедь, а ты зря ходил в Рим!
Он замахнулся, показывая, что за неимением оружия готов сразиться врукопашную.
– Дайте же пройти! – прибавил он.
Но монах снова раскинул руки, загораживая дверь.
Все так же спокойно и твердо он проговорил:
– Сударь! Как вы полагаете: чтобы убедить вас, я употребил все возможные слова, мольбы, уговоры, способные найти отклик в человеческой душе? Вы полагаете, есть другой способ для спасения моего отца, кроме того, который я вам предложил?
Если таковой существует, назовите его, и я ничего не буду иметь против, даже если мне придется поплатиться за это земной жизнью и погубить душу в мире ином! О, если вы знаете такой способ, говорите! Скажите же! На коленях умоляю: помогите мне спасти отца…
Монах опустился на колени, простер руки и умоляюще посмотрел на собеседника.
– Не знаю я ничего! – нагло бросил убийца. – Дайте пройти!
– Зато я знаю такой способ! – возразил монах. – Да простит меня Господь! Раз я могу обнародовать твою исповедь только после смерти – умри!
Он выхватил из-за пазухи нож и вонзил его негодяю в самое сердце.
Господин Жерар не охнул.
Он упал замертво.
Аббат Доминик наклонился над трупом и понял, что его жизнь кончена.
– Боже мой! – взмолился он. – Сжалься над моей душой и прости его на небесах, как я прощаю его на земле.
Он спрятал на груди окровавленный кинжал и, не оглядываясь, вышел из комнаты; потом спустился по лестнице, медленно прошел через парк и вышел через те же ворота, в какие входил.
Небо было безоблачное, ночь ясная; луна сияла, будто топазовый шар, а звезды переливались как бриллианты.
XXX.
Глава, в которой королю совсем не весело
Как мы уже сказали, во дворце Сен-Клу был праздник.
Невеселый праздник!
Несомненно, всегда унылые и хмурые лица господ де Виллеля, де Корбьера, де Дама, де Шаброля, де Дудовиля и маршала Удино – впрочем, сияющая физиономия довольного собой г-на Нейроне служила им противовесом – не способствовали буйному веселью. Но и придворные в эту ночь были гораздо печальнее обыкновенного: в их взглядах, словах, жестах, манере держаться, в каждом движении читалось беспокойство; они переглядывались, словно спрашивая друг друга, как половчее выйти из трудного положения, в котором все оказались.
Карл X
Время от времени он подходил к окну и пристально вглядывался в ночь.
Что он высматривал?
Он любовался звездным небом в эту прекрасную ночь и, казалось, сравнивал свой мрачный королевский бал с блестящим, радостным праздником, который луна задала звездам.
Иногда он глубоко вздыхал, словно находился один в спальне и звали его не Карл X, а Людовик ХГГГ.
О чем он думал?
О невеселых результатах законодательной сессии 1827 года?
О несправедливом законе против печати? О тяжких оскорблениях, нанесенных г-ну де Ларошфуко-Лианкуру уже после смерти?
Об обиде, которую он пережил во время смотра на Марсовом поле? О роспуске национальной гвардии и последовавшем за ним брожении? О законе, касающемся списка присяжных заседателей, или законе об избирательных списках, повергших Париж в великое смущение? О последствиях роспуска палаты депутатов или о восстановлении цензуры? Об очередном нарушении данного обещания, новость о котором облетела Париж и потрясла население? Наконец, может быть, о смертном приговоре г-ну Саррантий, который должны были привести в исполнение на следующий день, а это, в свою очередь, как мы видели из разговора Сальватора с г-ном Жакалем, могло вызвать в столице настоящие волнения?
Нет.
Короля Карла X занимало, волновало, беспокоило, печалило последнее черное облачко, упрямо остававшееся на небе после Урагана и заслонявшее светлый лунный лик.
Король опасался, как бы ураган не разразился вновь.
Дело в том, что на следующий день была объявлена большая охота, организованная в Компьенском лесу, и его величество Карл X, бывший, как всем известно, величайшим охотником со времен Немрода, страдал при мысли, что она могла сорваться или пойти не так, как задумано, из-за плохой погоды.
«Чертова туча! – ворчал про себя король. – Проклятая луна!»
При этой мысли он так хмурил свое обычно невозмутимое лицо, что придворные вполголоса спрашивали друг друга:
– Вы не знаете, что с его величеством?
– Попробуйте угадать, что с его величеством?
– Только подумайте: и что может быть с его величеством?
– Несомненно, – говорили они, – Манюэль умер! Но эта тяжелая для оппозиции утрата не может представлять собой несчастье для монархии и так занимать короля!
– Подумаешь! Во Франции стало одним французом меньше! – прибавляли они, пародируя Карла X, который, въезжая в Париж, сказал: «Во Франции стало одним французом больше».
– Конечно, – говорили они, – завтра состоится казнь господина Сарранти, который, как утверждают некоторые, невиновен ни в краже, ни в убийстве, вменяемым ему в вину; он бонапартист, что гораздо хуже! И если бы его оправдали по первому обвинению, его трижды можно было бы осудить по второму. Словом, и здесь не из-за чего хмуриться его величеству.