Сальватор
Шрифт:
Карл X в генеральском мундире с голубой лентой через плечо и шпагой на боку задумчиво бродил по залам, отвечая то ничего не значащими улыбками, то рассеянными приветствиями на знаки почтения, которые ему оказывали присутствующие.
Время от времени он подходил к окну и очень внимательно глядел на улицу.
Что же он там видел?
Видел он там светлое небо этой прекрасной ночи и как бы проводил неутешительную параллель между своим королевским угрюмым праздником и тем ярким и жизнерадостным спектаклем, который устроили в небе луна и звезды.
Кроме того, время от времени он
О чем же он думал?
О печальных ли результатах законодательной сессии 1827 года? О законе ли против печати? О надругательстве ли над останками господина де Ларошфуко-Лианкура? Об оскорблении, полученном им во время парада на Марсовом поле? О роспуске ли национальной гвардии и о волнениях, которые последовали за этим? О законе ли о списке присяжных или о законе о предвыборных списках, которые так взволновали весь Париж? О последствиях ли роспуска палаты депутатов или о восстановлении цензуры? О новом ли нарушении данных обещаний, всколыхнувшем Париж и приведшем весь народ в состояние возбужденного уныния? А может быть, о смертном приговоре, вынесенном господину Сарранти, казнь которого должна была состояться завтра, что могло, как мы уже поняли из разговора между Сальватором и господином Жакалем, вызвать большие волнения в столице?
Нет.
Карла X заботило, беспокоило, печалило, приводило в уныние маленькое облачко, которое после того, как прошла гроза, упрямо не хотело уходить со светлого лика луны.
Он опасался того, что прошедшая гроза снова может собраться с силами.
Действительно, на завтра у короля намечалась большая охота в Компьенском лесу, и Его Величество Карл X, который был, как это всем известно, таким большим любителем охоты, каких свет не видывал после Немрода, глубоко страдал при мысли о том, что охота может сорваться или по крайней мере испортиться в связи с плохой погодой.
– Чертово облако! – ворчал он про себя. – Проклятая луна! – глухо бормотал он про себя.
При этой мысли он так сильно нахмурил свой олимпийский лоб, что придворные тихо спрашивали друг у друга:
– Не знаете ли вы, что такое происходит с Его Величеством?
– Не догадываетесь ли вы, что случилось с Его Величеством?
– Как вы полагаете, что с Его Величеством?
– Конечно, – говорили одни, – умер Манюэль! Но эта столь болезненная для оппозиции потеря не является для монархии несчастьем, которое могло бы так озаботить короля.
– Во Франции стало всего лишь одним французом меньше! – добавляли другие, пародируя известные всем исторические слова, которые произнес Карл X при своем въезде в Париж: «Во Франции стало всего лишь одним французом больше!»
– Конечно, – соглашались третьи. – Завтра должны казнить господина Сарранти, который, как уверяют, не повинен ни в ограблении, ни в убийствах, в которых его обвиняли. Но если он и не грабитель и убийца, он все же бонапартист, а это гораздо хуже! И если он и заслужил полуказни за первые преступления, он заслуживает того, чтобы его трижды казнили за последнее преступление! И поэтому это не может являться причиной появления морщин на лбу Его Величества.
В тот самый
– Его Величество повеселел, – сказала толпа, облегченно вздохнув.
Король и впрямь заметно повеселел.
Черное облако, которое загораживало луну, еще не исчезло окончательно, но уже сдвинулось с места, которое занимало так долго, и под напором дувших в разные стороны ветров начало болтаться с востока на запад и с запада на восток с грациозностью волана, оказавшегося между двумя ракетками.
Именно это и обрадовало Его Величество. Именно это зрелище и заставило его издать радостное восклицание, успокоившее сердца его придворных.
Но его наслаждение – счастье не создано для простых смертных! – было непродолжительным.
Когда расчистилось небо, на земле стало темнее.
Объявили о прибытии префекта полиции.
Префект полиции вошел еще более хмурым, чем до этого был король.
Он направился прямо к Карлу X и поклонился ему с почтением, которого требовали превосходство того в возрасте и в положении.
– Государь, – сказал он, – я имею честь ввиду сложности ситуации просить высочайшего разрешения на принятие всех необходимых мер для того, чтобы противостоять тем важным событиям, которые могут завтра произойти в столице.
– В чем же сложность ситуации и о каких событиях вы говорите? – спросил король, не понимая, что же такое важное могло случиться на земле теперь, когда на небе два ветра играли черным облаком.
– Сир, – сказал господин Делаво, – я не сообщу Вашему Величеству ничего нового, если скажу, что умер Манюэль.
– Да, мне это известно, – нетерпеливо прервал его Карл X. – Говорят, это был очень достойный человек. Но мне также говорили, что он был революционером. А следовательно, его кончина не должна нас чрезмерно печалить.
– Поэтому меня беспокоит, или скорее пугает эта смерть совсем не в этом смысле.
– Тогда в каком же смысле? Говорите, господин префект!
– Король помнит, – продолжил тот, – о тех печальных сценах, поводом для которых стали похороны господина де Ларошфуко-Лианкура?
– Помню, – сказал король. – Эти события произошли не так давно, чтобы я уже про них забыл.
– Эти прискорбные события, – снова произнес префект полиции, – вызвали большие волнения в палате депутатов, которые передались значительному числу жителей вашего славного города Парижа.
– Моего славного города Парижа!.. Моего славного города Парижа! – проворчал король. – Что ж, продолжайте.
– Палата…
– Палата распущена, господин префект. Поэтому не будем больше об этом.
– Хорошо, – сказал слегка сбитый с толку префект. – Но именно потому, что она распущена и мы не можем опираться на ее поддержку, я пришел просить у короля разрешения ввести в Париже осадное положение для того, чтобы предупредить события, которые могут последовать в связи с похоронами Манюэля.