Сальватор
Шрифт:
— По какому праву, — продолжали молодые люди, — вы нам запрещаете нести тело нашего благодетеля, если у нас есть разрешение близких покойного?
— Это ложь! — выкрикнул незнакомец. — Близкие настаивают на том, чтобы тело было доставлено на кладбище обычным порядком.
— Он говорит правду, господа? — обратились молодые люди к графам Гаэтану и Александру де Ларошфуко, сыновьям покойного, вышедшим в эту самую минуту вперед, чтобы идти за гробом. — Это правда, господа? Вы запрещаете нам нести тело нашего благодетеля и вашего отца, которого мы любили как родного?
В церкви стоял неописуемый шум.
Однако когда
— Тише! Тише! Тише!
Все стихло как по мановению волшебной палочки, и в установившейся тишине отчетливо прозвучал негромкий, строгий и одновременно полный признательности голос графа Гаэтана:
— Близкие не только не запрещают, а, напротив, поручили и вновь поручают вам сделать это, господа!
Его слова были встречены громким «Ура!»; оно эхом прокатилось по рядам собравшихся и отдалось под сводами церкви.
Тем временем распорядитель привел носильщиков и те взялись за носилки. Но, когда граф Гаэтан выразил свою волю, они передали гроб учащимся, те подставили плечи и благоговейно двинулись из церкви.
Процессия беспрепятственно пересекла двор и вышла на улицу Сент-Оноре.
Незнакомец, учинивший беспорядок, исчез как по волшебству. В толпе перешептывались: люди спрашивали друг у друга, куда он делся, но никто не заметил, как он ушел.
На улице Сент-Оноре похоронная процессия перестроилась: впереди шли сыновья герцога де Ларошфуко, за ними следовали пэры Франции, депутаты, люди, известные своими личными заслугами или занимавшие высокое общественное положение, друзья и близкие покойного.
Герцог де Ларошфуко был генерал-лейтенантом, поэтому за гробом следовал почетный караул.
Казалось, страсти улеглись, как вдруг в ту минуту, когда этого меньше всего ожидали, незнакомец, устроивший скандал в церкви, появился снова.
Когда толпа увидела его, послышались возмущенные крики.
Однако незнакомец приблизился к офицеру, командовавшему почетным караулом, и шепнул ему на ухо несколько слов.
Потом он громко приказал ему оказать поддержку полиции: помешать молодым людям нести гроб, поставить его на катафалк, а затем вывезти из Парижа.
В ответ на новое требование незнакомца, а в особенности на то, что он прибег к помощи вооруженной силы, со всех сторон раздались угрожающие крики.
Среди них отчетливо прозвучали слова:
— Нет, нет, не соглашайтесь… Да здравствует гвардия! Долой шпиков! Долой полицейского комиссара! На фонарь его!
И, как бы поддерживая этот крик, вся толпа всколыхнулась, словно море во время прилива.
Последняя волна его прошла так близко от комиссара, что тот отпрянул.
Он поискал глазами крикуна и, окинув собравшихся угрожающим взглядом, обратился к офицеру:
— Сударь! Еще раз приказываю вам оказать мне содействие.
Офицер посмотрел на своих солдат: непреклонные и суровые, они были готовы исполнить любое приказание.
Снова послышались крики:
— Да здравствует гвардия! Долой шпиков!
— Сударь! — резко повторил человек в черном. — В третий и последний раз приказываю оказать мне содействие! У меня категорический приказ, и горе вам, если вы посмеете помешать мне его исполнить!
Офицер был побежден повелительным тоном комиссара и угрозой, звучавшей в его приказаниях. Он вполголоса отдал
Это движение, казалось, довело толпу до крайней ярости.
Крики, угрозы, призывы к отмщению и крови понеслись со всех сторон.
— Долой гвардию! Смерть комиссару! Долой правительство! Смерть Корбьеру! На фонарь иезуитов! Да здравствует свобода печати!
Солдаты вышли вперед, чтобы захватить гроб.
Теперь, если читателю угодно перейти от общего к частностям и от описания толпы к портретам отдельных личностей, эту толпу составляющих, мы приглашаем обратить взоры на персонажей нашего романа в ту минуту, как учащиеся Шалонской школы спускаются по ступеням церкви Успения и направляются к улице Сент-Оноре.
Выйдя из церкви, г-н Сарранти и аббат Доминик (сопровождаемые: один Жибасье, другой Карманьолем) незаметно сошлись, не подавая виду, что знакомы, направились в конец улицы Мондови, что рядом с площадью Оранжереи, напротив сада Тюильри, и там остановились.
Господин де Маранд и его друзья собрались на улице Мон-Табор в ожидании, когда процессия двинется в путь.
Сальватор в сопровождении четверых друзей остановился на улице Сент-Оноре, на углу Новой Люксембургской улицы.
Когда в толпе произошло движение, ряды сомкнулись и молодые люди оказались всего в двадцати шагах от решетки, окружающей церковь Успения.
Они обернулись, заслышав крики, которыми возмущенные парижане, принимавшие участие в похоронной церемонии, встретили вмешательство военных.
Впрочем, среди тех, кто выражал таким образом свое негодование, громче других кричали субъекты с подлыми лицами и косыми взглядами, умело и обильно рассеянные кем-то в толпе.
Жан Робер и Петрус отвернулись от них с омерзением. В эту минуту они хотели только одного: как можно скорее удалиться от этого скопища людей, над которым словно нависла гроза. Однако они оказались зажаты в кольце: не было ни малейшей возможности двинуться с места; надо было позаботиться прежде всего о личной безопасности, а потому все их усилия свелись к тому, чтобы не быть задавленными.
Сальватор, загадочный человек, которому были доступны не только тайны аристократии, но и уловки полиции, знал большинство из этих подстрекателей, и не просто в лицо, а — что удивительно — даже по имени; для любознательного Жана Робера, поэта с возвышенными чувствами, эти имена были словно вехи на неведомом пути, ведущем к кругам ада, описанным Данте.
Это были Овсюг, Увалень, Стальной Волос, Драчун — одним словом, вся та команда, которую наши читатели видели во время осады таинственного дома на Почтовой улице, когда один из них, незадачливый Ветрогон, неосторожно прыгнул вниз и разбился. Там мелькали и другие: со всех сторон они подмигивали и делали знаки Сальватору, который с помощью тех же мимических средств давал им понять, что следует вести себя как можно осмотрительнее; среди них были Багор и его приятель папаша Фрикасе, окончательно помирившиеся (папашу Фрикасе по-прежнему еще издали можно было узнать по сильному запаху валерианы, поразившему когда-то Людовика в кабаке на углу улицы Мясника Обри, где начиналась длинная история, которую мы сейчас представляем вниманию наших читателей); здесь же находились Фафиу и божественный Коперник (у них был общий интерес: Коперник боялся поссориться с Фафиу еще больше, чем Фафиу — с Коперником).