Сальватор
Шрифт:
И действительно, не успел Петрус углубиться в аллею, как его схватила за руку Регина.
— Как вы добры, как прелестны, милая Регина! Благодарю вас: вы сдержали обещание! Я люблю вас! — воскликнул молодой человек.
— Надеюсь, вы не станете об этом кричать? — остановила его молодая женщина.
Она закрыла ему рот рукой. Петрус горячо припал к ней губами.
— Ах, Боже мой! Да что с вами сегодня такое? — спросила Регина.
— Я без ума от любви, Регина. Только и думаю о том, какое меня ждет счастье: целый месяц открыто видеться с вами
— Но не через день.
— …как можно чаще, Регина… Неужели вы решитесь, когда мое счастье окажется в ваших руках, играть им?
— Боже мой! Ваше счастье, друг мой, это мое счастье, — заметила молодая женщина.
— Вы спрашивали, что со мной.
— Да.
— Мне страшно, я трепещу! Я то и дело подходил к калитке и прислушивался…
— Вам не пришлось слишком долго ждать.
— Нет, и я благодарю вас от всей души, Регина!.. Когда я вас ждал, меня охватывала дрожь.
— Бедный друг!
— Я говорил себе: «Застану ее в слезах, в отчаянии, она мне скажет: “Петрус, это невозможно! Я приняла вас сегодня вечером только затем, чтобы сообщить, что не увижу вас завтра!”»
— Однако, друг мой, я не в слезах, не в отчаянии, а весело улыбаюсь. Вместо того чтобы сказать: «Я не увижу вас завтра!» — я говорю вам: «Завтра ровно в полдень, Петрус, буду у вас». Правда, завтра мы приедем не вдвоем с Пчелкой, а еще и с тетей. Но она плохо видит без очков, зато так кокетлива, что надевает их лишь в случае крайней нужды. Время от времени она засыпает и тогда видит еще меньше. Мы будем обмениваться взглядами, касаться друг друга, вы будете слышать шелест моего платья, я склонюсь над вашим плечом, проверяя сходство портрета с оригиналом — не в этом ли радость, счастье, опьянение, Петрус, особенно если сравнивать с нашим страданием, когда мы не можем видеться?
— Не видеться, Регина! Не произносите этого слова! Это моя вечная душевная мука: мне кажется, в любую минуту может случиться так, что я вас больше не увижу.
Регина едва заметно пожала прекрасными плечами.
— Не увидите меня больше! — повторила она. — Да какая сила в мире может помешать мне с вами видеться? Этот человек? Но вы же знаете, что мне нечего его бояться. Вот если бы о нашей любви узнал маршал… Однако кто может ему донести? Никто! А если и донесут, я стану отрицать, я готова солгать, я скажу, что это неправда. А ведь мне было бы непросто заявить, что я вас не люблю, дорогой Петрус, не знаю, хватит ли у меня на это смелости.
— Дорогая Регина! Значит, с посольством все по-старому?
— Да.
— И он уезжает в конце этой недели?
— Сейчас он получает в Тюильри последние указания.
— Хоть бы ничего не изменилось!
— Не изменится. Кажется, решение уже принято на совете министров. О, если бы мне не было так скучно говорить о политике, я передала бы вам разговор моего отца с господином Раптом, что успокоило бы вас окончательно.
— О, расскажите, расскажите, дорогая Регина! С той минуты как политика может влиять на наши встречи, она
— В настоящее время возможна смена кабинета.
— Ах, дьявольщина! Вот чем объясняется отсутствие моего друга Сальватора, — серьезно заметил Петрус. — Он в этом замешан.
— То есть?
— Нет, ничего; продолжайте, дорогая Регина.
— В новый кабинет министров войдут господин де Мартиньяк, господин Порталис, господин де Ко, господин Руа. Портфель министра финансов предложили господину де Маранду, но он отказался. Еще туда войдут господин де Ла Ферроне и, может быть, мой отец… Но отец не хочет входить в смешанный кабинет, в переходный кабинет, как он его называет.
— Ах, Регина, Регина, политика — прекрасная вещь, когда о ней говорите вы!.. Продолжайте, я вас слушаю.
— Господин де Шатобриан, впавший в немилость после того, как написал письмо королю за три дня до известного смотра национальной гвардии, на котором солдаты кричали «Долой министров!», и удалившийся к римским развалинам, получит свои верительные грамоты и станет послом; короче, происходит, как говорят, поворот в политике.
— А вы, дорогая Регина, какое назначение получили?
— Мне поручено охранять особняк на бульваре Инвалидов, в то время как мой отец будет, по-видимому, назначен комендантом дворца, а господин Рапт — чрезвычайным посланником к его величеству Николаю Первому.
— Именно этого я и боюсь: вдруг это посольство не состоится?
— Напротив, оно состоится наверняка: наши политики намерены выйти из союза с англичанами и войти в союз с русскими. Маршал содействует этому всеми силами. Тогда мы получили бы рейнские провинции и возместили бы потери Пруссии за счет Англии… Ну, все понятно?
— Я ошеломлен! Как все это помещается вот в этой прелестной головке, Бог мой! Позвольте мне поцеловать вас в лоб, прекрасная Регина, а то мне кажется, что его уже избороздили морщины.
Регина откинула голову назад, и Петрус мог убедиться, что со вчерашнего дня она не успела постареть на пятьдесят лет.
Петрус поцеловал ее в перламутровый лоб, потом в глаза.
У него вырвалось восклицание, похожее на стон.
Регина отпрянула.
Она почувствовала на своих губах горячее дыхание Петруса.
Петрус бросил на нее умоляющий взгляд, и она сама кинулась ему на шею.
— Значит, в конце недели он уедет и вы будете свободны? — прошептал Петрус.
— Да, милый.
— О, как долго еще до конца недели! Лишь бы только за эти дни, ночи, часы и минуты не случилось несчастья!
И молодой человек, словно подавленный страшным предчувствием, опустился на скамейку, увлекая за собой Регину.
Они нежно прильнули друг к другу, и голова Регины сама собой опустилась Петрусу на плечо.
Девушка хотела было ее поднять, но Петрус взмолился:
— О Регина!
И головка опустилась снова.
Им обоим было так хорошо вдвоем, что они не замечали времени.