Сальватор
Шрифт:
Господин Жакаль резким движением опустил очки на нос.
— Абсолютно не знаю, — отозвался он.
— Из этого я заключаю, — продолжал Сальватор, — что причина, по которой его задержали, незначительна и, несомненно, скоро он будет освобожден.
— О, разумеется, — в притворно-отеческом тоне отвечал г-н Жакаль. — Вы это хотели узнать?
— Да.
— Что ж вы раньше-то не сказали? Я не возьмусь утверждать, что друг вашего приятеля уже на свободе в эту самую минуту. Однако, раз вы взялись за него хлопотать, можете не беспокоиться:
— Благодарю! — стараясь проникнуть взглядом в самую душу полицейского, сказал Сальватор. — Так я могу на вас положиться?
— Передайте вашему приятелю, что он может спать спокойно. В моей картотеке за Дюбрёем ничего не числится. Это все, что вы желали от меня узнать?
— Ничего больше.
— По правде говоря, господин Сальватор, — продолжал полицейский, наблюдая за тем, как рассеивается толпа, — вы обращаетесь ко мне за услугами, которые очень похожи на такие вот сборища: кажется, эти люди у вас в руках… ан нет, это всего-навсего мыльные пузыри.
— Дело в том, что порой сборища кое к чему обязывают, как и услуги. Вот почему они так редки и, следовательно, так ценны, — со смехом проговорил Сальватор.
Господин Жакаль приподнял очки, взглянул на Сальватора, потом взялся за табак, а очки его снова упали на нос.
— Итак?.. — спросил он.
— Итак, до свидания, дорогой господин Жакаль, — отозвался Сальватор.
Он поклонился полицейскому, но, как и при встрече, не подал ему руки; перейдя улицу Сент-Оноре, он направился в ту сторону, где ожидал его в фиакре Доминик, то есть на угол Новой Люксембургской улицы.
Сальватор распахнул дверцу экипажа и протянул обе руки Доминику со словами:
— Вы мужчина, христианин и, стало быть, знаете, что такое страдание и смирение…
— Боже мой! — воскликнул монах, молитвенно складывая свои белые тонкие руки.
— Положение вашего друга серьезно, весьма серьезно.
— Значит, Жакаль все вам сказал?
— Напротив, он не сказал мне ничего, это меня и пугает. Он не знает вашего друга в лицо, имя Дюбрёя он впервые услышал лишь вчера, он понятия не имеет, за что его арестовали… Берегитесь, брат мой! Повторяю вам: дело серьезное, очень серьезное!
— Что же делать?
— Возвращайтесь к себе. Я постараюсь навести справки со своей стороны, вы попытайтесь тоже что-нибудь разузнать. Можете на меня рассчитывать.
— Друг мой! — воскликнул Доминик. — Вы так добры, что…
— Вы хотите мне что-то сообщить? — пристально взглянув на монаха, спросил Сальватор.
— Простите, что я с самого начала не сказал вам всей правды.
— Если еще не поздно, скажите теперь.
— Арестованного зовут не Дюбрёй, и он мне не друг.
— Неужели?
— Его зовут Сарранти, и он мой отец.
— Вот как! — вскричал Сальватор. — Теперь я все понял!
Он взглянул на монаха и прибавил:
— Ступайте в ближайшую церковь,
— А вы?
— Я… попытаюсь действовать.
Монах взял Сальватора за руку и, прежде чем тот успел ему помешать, припал к ней губами.
— Брат! Брат! — вскричал Сальватор. — Я же вам сказал, что принадлежу вам телом и душой, но нас не должны видеть вместе. Прощайте!
Он захлопнул дверцу и торопливо зашагал прочь.
— В церковь Сен-Жермен-де-Пре! — приказал монах.
И пока фиакр катил по мосту Согласия неспешно, как и положено фиакру, Сальватор почти бегом поднимался по улице Риволи.
XII
ПРИЗРАК
Церковь Сен-Жермен-де-Пре с ее романской папертью, массивными колоннами, низкими сводами, царящим в ней духом VIII века — один из самых мрачных парижских храмов; значит, там скорее, чем в другом месте, можно было обрести физическое одиночество и духовный подъем.
Не случайно Доминик, священник, снисходительный к другим, но строгий к себе, избрал Сен-Жермен-де-Пре, чтобы попросить там Бога за своего отца.
Молился он долго; было уже пять часов, когда он вышел оттуда, спрятав руки в рукава и уронив голову на грудь.
Он медленно побрел к улице Железной Кружки, лелея робкую и смутную надежду, что отец уже вышел из тюрьмы и, возможно, заходил к нему.
И первое, о чем аббат спросил женщину, исполнявшую при нем обязанности привратницы и приходящей служанки, не было ли кого-нибудь в его отсутствие.
— Как же, святой отец, заходил какой-то господин…
Доминик вздрогнул.
— Как его зовут? — поспешил он с вопросом.
— Он не представился.
— Вы его не знаете?
— Нет, он пришел в первый раз.
— Вы уверены, что это был не тот же господин, что приносил мне третьего дня письмо?
— Нет, того я узнала бы: двух таких сумрачных лиц не найдешь во всем Париже.
— Несчастный отец! — пробормотал Доминик.
— Нет! — продолжала привратница. — Человек, который заходил дважды — а он был два раза: в полдень и в четыре часа, — худой и лысый. Ему на вид лет шестьдесят, у него глубоко посаженные глазки, как у крота, и вид у него совсем больной. Думаю, вы скоро его увидите; он сказал, что у него дело, а потом он зайдет еще… Пустить его к вам?
— Разумеется, — рассеянно отвечал аббат; в эту минуту его занимала только мысль об отце.
Он взял ключ и вознамерился подняться к себе.
— Господин аббат… — остановила его привратница.
— Что такое?
— Вы, стало быть, уже обедали сегодня?
— Нет, — возразил аббат, покачав головой.
— Значит, вы ничего не съели за целый день?
— Я об этом как-то не думал… Принесите мне что-нибудь из трактира на свой выбор.
— Если господину аббату угодно, — промолвила привратница, бросив взгляд в сторону печки, — я могу предложить отличный бульон.