Сальватор

Дюма Александр

— Но, господин граф… — возразил было епископ и покраснел.

— Не говоря уже о политических клятвах, ваше преосвященство, — продолжал депутат, — которые и даются-то лишь для того, чтобы их взять обратно, то есть нарушить, вы нарушили и многие другие…

— Господин граф! — с возмущением вскричал епископ.

— Вы, монсеньер, дали обет целомудрия, — продолжал граф, — но, как всем известно, являетесь самым галантным аббатом в Париже.

— Вы меня оскорбляете, господин граф! — закрыв лицо руками, воскликнул епископ.

— Вы дали обет бедности, — продолжал дипломат, —

а сами стали богаче меня, ведь у вас одних долгов на сто тысяч франков! Вы дали обет…

— Господин граф! — вскочил епископ. — Я не стану больше вас слушать. Я думал, вы пришли с миром, а вы принесли войну. Да будет так!

— Послушайте, ваше преосвященство! — переменил тон будущий депутат. — Если мы станем воевать, никто из нас от этого не выиграет. И я пришел к вам не с войной, как вы утверждаете. Если бы это входило в мои намерения, я бы не имел чести объясняться с вами в эту минуту.

— Чего же вы от меня хотите? — смягчился епископ.

— Я желал бы знать, — отчетливо проговорил граф Рапт, — о каком из моих грехов вам стало известно.

— О страшном грехе! — пробормотал епископ, подняв глаза к потолку.

— О каком именно? — продолжал настаивать граф.

— Вы женились на собственной дочери, не так ли? — спросил монсеньер Колетти, пряча лицо и усаживаясь на козетку.

Граф бросил на него презрительный взгляд, словно хотел сказал: «Ну, и что дальше?»

— Вы узнали об этом от графини? — только и спросил он.

— Нет, — возразил епископ.

— От маркизы де Латурнель?

— Нет, — снова возразил епископ.

— Стало быть, от супруги маршала де Ламот-Удана?

— Я не могу вам это сказать, — покачал головой епископ.

— Я должен был догадаться, вы ведь ее духовник.

— Поверьте, я узнал об этом не на исповеди, — поспешил заверить прелат.

— Я верю, — сказал г-н Рапт, — я в этом даже не сомневаюсь, ваше преосвященство. Да, это правда! — продолжал он, глядя на епископа в упор. — Она, несомненно, ужасна, как вы сказали, но я не боюсь в ней сознаться. Да, я женился на своей дочери, но, так сказать, «духовно», монсеньер, да позволено мне будет так выразиться, а не «материально», как вы, очевидно, думаете. Да, я совершил это преступление, ужасное в глазах общества, а также с точки зрения Кодекса. Но, как вы знаете, Кодекс не способен остановить людей двух сортов: тех, что находятся внизу, таких, как презренные преступники, и тех, что находятся вверху, как вы и я, монсеньер.

— Господин граф! — воскликнул епископ, озираясь, словно боялся, как бы их не услышали.

— Что ж, ваше преосвященство, — продолжал граф Рапт после минутного колебания, — в обмен на вашу тайну я открою вам другую, и, уверен, она покажется вам не менее занятной.

— Что вы хотите сказать? — насторожился епископ.

— Вы помните наш разговор за несколько часов до моего отъезда в Россию, когда мы гуляли вечером под высокими деревьями парка Сен-Клу?

— Я помню, что мы гуляли в парке, — проговорил епископ, краснея, — а вот наш разговор припоминаю весьма смутно.

— В таком случае я вам его напомню, монсеньер, или, вернее, перескажу вкратце. Вы просили

вам помочь получить сан архиепископа. Я не забыл о вашей просьбе и сделал все что мог. На следующий же день после моего возвращения из Санкт-Петербурга я обратился с письмом к его святейшеству, напомнив ему, что в ваших жилах течет кровь Мазарини, но главное — вы унаследовали его гений; я также настоял на скорейшем ответе. Он должен прийти со дня на день.

— Поверьте, господин граф, что я тронут вашей добротой, — запинаясь произнес епископ. — Но я и не думал, что способен выразить столь честолюбивое желание. Я сожалею, что разделяющий нас грех не позволяет мне поблагодарить вас так, как бы мне хотелось; ведь такой грешник, как…

Граф Рапт его остановил, с трудом сдерживая смех.

— Погодите, монсеньер, — продолжал он, глядя на прелата, — я ведь говорил вам о тайне, а сказал пока о сущей безделице. Вы желаете стать архиепископом, я пишу к его святейшеству, мы ожидаем ответа. Ничего необычного в этом нет. Но вот вам тайна, и я всецело и полностью полагаюсь на вас, монсеньер, открывая ее вам, потому что это государственная тайна.

— Что вы хотите мне сообщить? — воскликнул епископ, возможно, проявив при этом излишнюю суетливость, так как дипломат сожалеюще усмехнулся.

— Пока маркиза де Латурнель была у вас, — продолжал граф, — врач монсеньера де Келена побывал у меня.

Епископ широко раскрыл глаза, словно хотел воочию убедиться, что граф Рапт, сообщающий ему о визите личного доктора архиепископа, был добрым вестником.

А тот сделал вид, что не замечает, с каким напряженным вниманием монсеньер Колетти следит за его словами, и продолжал:

— Врач монсеньера, обычно очень жизнерадостный, как и его собратья, у которых хватает разума легко принимать то, чему они не в силах помешать, показался мне не на шутку огорченным, и я был вынужден спросить, что послужило причиной его скорби.

— Что же было с доктором? — спросил епископ, притворяясь не на шутку взволнованным. — Я не имею чести быть его другом, но знаю его достаточно близко, чтобы проявлять к нему интерес, не говоря уже о том, что он достойный уважения христианин, так как ему покровительствуют наши преподобные братья из Монружа!

— Причину его печали понять нетрудно, — ответил г-н Рапт, — и поймете ее лучше, чем кто бы то ни было, ваше преосвященство, когда я вам скажу, что наш святой прелат болен.

— Монсеньер болен? — вскричал аббат с ужасом, который можно было считать прекрасно разыгранным перед любым другим человеком, но только не перед комедиантом по имени граф Рапт.

— Да, — ответил тот.

— И опасно?.. — пристально глядя на собеседника, продолжал епископ.

В этом взгляде были целая речь, немой вопрос, выразительный и настойчивый. Этот взгляд означал: «Я вас понимаю, вы мне предлагаете место архиепископа Парижского в обмен на молчание о вашем преступлении. Мы друг друга понимаем. Но не обманывайте меня, не пытайтесь меня провести, или горе вам! Можете быть уверены, я все силы приложу к тому, чтобы вас свалить».

Вот что означал этот взгляд, а может, и нечто большее.