Сам о себе
Шрифт:
«Значительная доля признательности аудитории за радость, испытанную на «Лесе», должна отнестись к актерскому коллективу Театра Мейерхольда...
Прежде всего нужно отметить Ильинского (Аркашка)... Легкого движения ногой, поднимания плеч, одного взгляда достаточно для Ильинского, чтобы заставить зрителей смеяться» («Вечерняя Красная газета»).
О «Великодушном рогоносце».
«Техника актерской игры в этом спектакле доведена до замечательного совершенства. Вся она насыщена бойкими ритмами и заключена в строгих рамках закономерной необходимости, будучи подчинена внутренней логике каждого отдельного сценического момента...
И в нем яркими пятнами выделяются прекрасная актриса Бабанова в роли Стеллы и особенно
«В целом «Рогоносец» несомненно лучший спектакль театра, и, если бы мне предложили указать постановку, характерную для нового русского театра, я без колебаний назвал бы «Рогоносца», и только его одного. Ибо только здесь я чувствую современный театр с его острой напряженностью и бодрящей молодостью. Я уверен, что «Рогоносец» победит Европу так же, как победил ее Станиславской. Конечно, не сейчас, а тогда, когда настанет время. А оно не за горами» («Жизнь искусства»).
Не менее интересны отзывы об «Укрощении строптивой»:
«У Художественного театра было много детей, пошедших в искусстве другим путем, но был первенец, наследник – Первая студия, – кость от кости Художественного театра» («Красная газета»).
«В «Укрощении строптивой» в роли Грумио впервые перед ленинградской публикой выступал Ильинский...
Четкость рисунка, чистота работы (необычайный по легкости прыжок с высоты полутора саженей) и прежде всего сценическая убедительность заставляют думать, что мы впервые имеем дело с актером нового театра, которого многие так долго и тщетно ожидают» («Жизнь искусства»).
По этим отзывам можно представить себе, насколько удачно прошли гастроли Первой студии и Театра Мейерхольда в Ленинграде.
Но совместительству моему пришел конец. В конце гастролей в Ленинграде меня пригласил к себе М. А. Чехов, ставший к тому времени руководителем Первой студии, и сказал: «Дорогой Игорь Владимирович, с осени студия переезжает в новое помещение. Это помещение бывшего Незлобинского театра. Наш театр-студия переименовывается. Теперь наш театр будет называться не Первой студией МХАТ, а Вторым Московским Художественным академическим театром. Большая ответственная работа предстоит нам в будущем сезоне. На вас мы имеем немалые виды. Поэтому вас мы решили перевести в основное ядро нашей труппы, с соответствующим повышением оклада. В этот год, правда, вы оказались незанятым в новых постановках, но в предстоящем сезоне вас ожидает серьезная работа. Прежде всего мы хотим вам поручить роль Левши в инсценировке «Блохи» по Лескову. Ставить эту пьесу будет Дикий. Второй работой для вас явится роль Тиля Уленшпигеля. Эта инсценировка также пойдет в будущем сезоне. Как вы на все это смотрите?»
Я мог, конечно, только сказать, что меня вполне удовлетворяют и очень интересуют предстоящие работы. Две такие интересные и в то же время разнообразные роли!
Я также поблагодарил за доверие студии, выразившееся во включении меня в основную, ведущую труппу старейших членов студии.
«Но, – добавил Михаил Александрович, – есть одно но. Вы должны совершенно оставить работу у Мейерхольда. Я понимаю, что работать вам там интересно, что, по-видимому, вы любите работать с Мейерхольдом, но вспомните случай с «Укрощением строптивой», поймите, что вам надо при предстоящей загрузке выбрать одно из двух. Вы видите воочию, что мы хотим, чтобы вы работали у нас, вы видите это хотя бы по тем перспективам, которые мы вам предлагаем, но вы должны сделать выбор».
Перспективы были действительно настолько интересны, включение меня в ядро труппы настолько лестно и почетно, что я тут же дал положительный ответ.
Через два дня я был в Москве и меня попросил приехать к нему на квартиру Мейерхольд. У меня засосало под ложечкой. Трудно, подумал я, будет сообщить ему, что я окончательно перехожу в МХАТ 2-й.
Надо знать обаятельность Всеволода Эмильевича, когда он хотел быть таковым. Надо знать
«Вы знаете, как я вас люблю, Ильинский, как актера, поверьте мне, что будут у нас с вами удачи, большие чем «Рогоносец» и Аркашка. Но... но именно при этом отношении к вам я имею право поставить ультимативное условие, чтобы вы прекратили службу в Первой студии и окончательно остались у меня. Что вы выберете?»
Вдруг я почувствовал, что не могу сказать моему учителю, что выбираю МХАТ 2-й, и по-хлестаковски выпалил: «Конечно, я выбираю вас». Он поцеловал меня, и только на улице я почувствовал, в какое положение попал. Недели две я пребывал в смутном состоянии, потом нашел какой-то благовидный предлог и послал Чехову телеграмму о том, что я остаюсь у Мейерхольда.
В начале лета были окончены съемки фильма «Аэлита», выпуск которого придержали до осени, но уже весной его стали усиленно и успешно анонсировать и рекламировать. После окончания съемок я сразу получил приглашение участвовать в новом фильме той же кинофабрики «Межрабпом-Русь». Фильм назывался «Папиросница от Моссельпрома». Ставил его режиссер Ю. Желябужский. В нем также участвовали актеры, игравшие уже в «Аэлите», – Ю. Солнцева и Н. Церетелли. Работа шла весело, легко и непринужденно. Осенью последовательно были выпущены оба фильма, имевшие большой художественный, но главным образом материальный успех, который поставил на ноги новое кинематографическое предприятие.
Мейерхольд косо отнесся к моим успехам в кино, фильмы ему не понравились, и если говорить серьезно, то, имея большую популярность у широкой публики, они довольно сухо были приняты передовой театральной и кинематографической общественностью. Как раз к этому времени у меня наметился разлад с Всеволодом Эмильевичем. Мне казалось тогда, что стоило мне остановить свой выбор на его театре, стоило мне проявить наилучшее отношение к нему, стоило ему увериться в том, насколько я ценю его как режиссера, как в ответ последовало с его стороны гораздо худшее и недостаточно внимательное отношение ко мне, чем тогда, когда я был независимым совместителем. Начались обоюдные подозрения, мелкие и крупные конфликты. Создалась нездоровая обстановка. Я не снимаю с себя вины. Весьма вероятно, что были факты зазнайства и премьерства с моей стороны, подогретые успехом в кино, который раздражал Мейерхольда, так как он безусловно хотел, чтобы мой успех был связан только с его театром. Я узнал, что он написал критическую рецензию о фильмах, где я участвовал. Эта рецензия в ленинградском журнале «Театр и искусство» была написана им под псевдонимом Dottore. Он писал там, что я играю в кино с плоским юмором, который пригоден для «кельнеров берлинских пивных».
Я был обижен, что он так пишет о своем ученике. Шли репетиции пьесы Файко «Учитель Бубус», до премьеры которой оставалось недели две. Атмосфера накалилась чрезвычайно. Когда на одной из репетиций Мейерхольд стал мне подавать пиджак, заботливо спрашивая, не устал ли я, я понял, что конфликт неминуем. На следующей репетиции Всеволод Эмильевич ставил свет и во время моего основного монолога осветил не меня, а безмолвно проходившую по сцене во время монолога З. Н. Райх. Выдвижение З. Н. Райх, жены Мейерхольда, в это время проводилось Всеволодом Эмильевичем очень интенсивно и вызывало во мне, особенно в ту пору, чувство протеста, так как Зинаида Николаевна не имела никакой школы и, на мой взгляд, была дилетанткой без каких-либо видимых данных и способностей не только занимать особое положение в театре, но и вообще быть актрисой. В дальнейшем я увидел, что я несколько ошибался, так как некоторые роли З. Н. Райх играла вполне достойно и хорошо.