Сам себе клан
Шрифт:
– В чем же подвох? Почему этим способом давно не пользуются? – поинтересовался Ломтев.
– Потому что это соглашение не имеет срока давности и действует до конца жизни тех кто его заключил, – объяснил Менщиков. – А жизнь довольно длинная, мало ли, что может произойти, зачем же заранее связывать себе руки?
– Вот так, значит, вы мыслите?
– Да, – сказал Менщиков. – Стратегически. Я думаю, единственная причина, по которой твой сыночек решился призвать императора в свидетели, заключается в том, что тебе и так прогулы на кладбище ставят.
– Ничего, я уже привык, – сказал Ломтев.
У входа в корпус обнаружилось еще двое охранников. И еще двое стояли в вестибюле. И еще парочку они встретили в коридоре. При этом медперсонала Ломтеву на пути практически не попадалось, всего лишь одна медсестра, которая при виде великого князя ойкнула и юркнула в ближайшую дверь.
Ломтев подумал, учитывая, что они находятся на огороженной и охраняемой территории, внутри госпиталя охраны все-таки многовато. Неужели это они одну его дочь так стерегут?
При входе в здание великий князь, видимо, чувствуя важность момента для Ломтева, заткнулся, и заговорил только перед дверью палаты.
– Момент истины, нес па? – сказал он. – Сейчас ты узнаешь, правду ли мы тебе говорили, и убедишься, что Менщиков всегда играет честно.
Ломтев стоял и не решался войти. Он шел к тому моменту довольно долго, многое для этого сделал, но сейчас, в последний момент, его одолела нерешительность.
– Волнуешься? – правильно интерпретировал его состояние Менщиков. – Воссоединение семьи – важное событие, нес па? Выглядишь ты неважно и чуть постарше, чем должен был, но и она уже не та, что была раньше, так сказать. Хотя ей мы возраст, я как понимаю, скинули.
– Не столько, сколько накинули мне, – заметил Ломтев.
– Издержки производственного процесса, – сказал великий князь. – Да ты не мандражируй, мы ее подготовили. Психологически, я имею в виду, хотя и седативного, наверное, вкололи. Так что иди князь, пообщайся с потомством. Полчаса тебе на все про все.
– А ты все это время будешь за дверью стоять?
– Как я могу такое пропустить? – развел руками Менщиков. – Я же друг семьи, нес па? Фактически, добрый дядюшка.
Ломтев повернул ручку и потянул дверь, она оказалась очень толстой и тяжелой, совсем не такой, какую ожидаешь увидеть в больнице, скорее, напоминала дверь тюремной камеры.
Чем она, по сути, и являлась.
За дверью обнаружилась вполне приятная комната, похожая на гостиничный номер из эконом-сегмента. Кровать, кресло, стол и два стула, небольшой телевизор на стене, дверь очевидно, в туалет, окно с видом на сад.
Ломтев отметил, что на внутренней стороне двери ручки не было, и сходство с тюрьмой еще усилилось.
Незнакомая девушка лежала на кровати. Она подняла голову, когда он вошел, и в ее глазах Ломтев увидел страх.
А они точно ей что-то вкололи?
Ломтев повернулся, аккуратно закрыл дверь, оставляя Менщикова в коридоре, попробовал нацепить на лицо
– Кто вы? – он уже слышал этот голос на видео, но, разумеется, это был голос не его дочери.
– Привет, акуленок, – сказал Ломтев.
Услышав свое детское прозвище, девушка вздрогнула, испуг в ее глазах сменился недоверием и надеждой. Недоверия, конечно, было куда больше, и Ломтев, подвинув стул поближе к кровати, сел и принялся рассказывать ей истории из ее детства. Те, о которых она вряд ли кому-то в этом мире говорила, возможно и те. о которых она сама успела позабыть. И когда он начал петь ей «их песенку», она встрепенулась, вскочила с кровати и бросилась ему на грудь, обняв его крепко-крепко и спрятав голову у него на груди.
– Это на самом деле ты, папа?
– На самом деле, акуленок, – он почувствовал, что она плачет. Он уже не помнил, когда она плакала последний раз. Наверное, на похоронах матери.
Тогда он ничего не мог сделать, чтобы избавить ее от слез. А теперь мог?
– Мне объясняли, что произошло, показывали твои фотографии, – прошептала она. – Но я все равно до конца не верила, что это на самом деле ты.
– Это на самом деле я, – сказал Ломтев.
– Зачем они это с нами сделали?
– Им кое-то от меня надо, – сказал Ломтев. – А тебя они забрали, чтобы я был послушным.
– А что им от тебя надо? Это что-то плохое?
– Неважно, – сказал Ломтев. – Как звали твоего плюшевого единорога?
– Моника, – сказала она. Единорог был ее любимой игрушкой с трех чуть ли не до восьми лет, Ломтев купил его во время спонтанной прогулки по торговому центру, и она назвала его именем лучшей подруги в детском саду. – Ты меня проверяешь? Ты мне не веришь?
– Верю, – сказал Ломтев. – Но такая ситуация, акуленок… ты должна понять.
– Я понимаю, – сказала она. Все-таки, на самом деле она была молодой женщиной, оказавшейся в теле чуть ли не подростка, и Ломтев рассчитывал на ее рассудительность. – Можешь спросить что-то еще.
И он, конечно же, спросил, а потом она спросила, и они начали разговаривать, вспоминая безоблачные для нее времена детства, когда Ломтев проводил с ней куда меньше времени, чем следовало бы, и эта взаимная проверка превратилась в обычный разговор, и уже через десять минут Ломтев был полностью уверен, что перед ним сидит именно Ирина, а не какая-то очень талантливая актриса из местных, и тем тяжелее ему будет снова оставить ее здесь.
– Это на самом деле другой мир?
– Боюсь, что да.
– И что теперь будет? – спросила она.
– У тебя все будет нормально, – сказал ей Ломтев. – Сейчас я продиктую тебе несколько цифр, запомни их, пожалуйста. Это очень важно.
– Зачем?
– Я объясню, – он продиктовал ей номера счетов и пароли доступов к ним. У нее была хорошая память, и она сказала, что запомнила эти числовые последовательности уже с третьего раза. Ломтев попросил, чтобы она их повторила, и она не сбилась ни в единой цифре.